Литературное приложение «МФ» №06, июль 2011

— Приберёшь? — тихо спросил меня Серёга. Голубоглазый, веснушчатый. Лет на пять старше расстрелянного мальчишки, а мысли все о вчерашнем проигрыше в «орлянку». Соловки — остров контрастов.

— Иди, — кивнул я вслед Санычу, твёрдой походкой огибающему барак, над которым все ещё реет растяжка: «Нашему другу Алексею Максимычу ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ».

Оставшись один, убрал за плечо винтовку, подошёл к мальчику. Под скрюченным тельцем быстро растекается красная лужа. Едва заметно трепещут на ветру грязные волосы. Ещё не поздно. Есть ещё как минимум полторы минуты.

Я подхватил его на руки и, закинув на плечо, понёс к яме. Легко бьёт по спине безвольная детская рука. Не боялся он смерти, не от страха плакал. Плакал он, потому что идеалы погибли, то, во что верил, сокрушилось. Уехал Буревестник, и не подумал помочь. Воспевать он приехал, а не хулить. Всплакнёт потихоньку да увековечит мальчишку в одном из своих романов, наделит его внешностью какого-нибудь бродяжку — и чиста совесть[6]. А народ и имени его не узнает. Да и я скоро забуду.

Бережно опускаю мальчишку в яму, от которой уже смердит, — четыре дня как первого скинули, завтра закопаем. Висок ещё тёплый, хотя минуту как должен был остыть. Как будто издеваясь, держится жизнь, просит: «Помоги!» Но что я могу сделать на голом острове? Ни спрятать его, ни кормить, ни бежать помочь не смогу. Это Буревестник мог, а я-то? Разве что Санычу удовольствие второй раз расстрелять доставлю.

— Прости, парень, — шепчу я, прикрывая застывшие глаза, устремлённые в белое июньское небо.

***

— Снимите с него ремни, — сказала Линда санитарам, подойдя к комнате Смита.

— Должен вас предупредить, что сегодня он неспокоен, — сообщил доктор Альфред. — Ночью пришлось ввести ему успокоительное.

— Кошмары?

— Или новый способ привлечь внимание. Линда отмахнулась и вошла в комнату.

— Очень любезно с вашей стороны, — раздался глухой голос пациента. — Надо думать, сегодня вы принесли обломок ногтя.

Судя по всему, поспать ему не довелось: под глазами залегли тени, лицо осунулось, да и голос звучал как-то иначе.

— Вы нездоровы?

— Пустяки, — улыбнулся Смит уголком рта. — Так, хандрю немного. Некоторые воспоминания не доставляют особого удовольствия.

— Расскажете?

— Не приведи Господь. Поговорим о чёмнибудь более приятном.

Внезапно Линда поняла, что подразумевал доктор Альфред под сложностями с акцентом. Если вчера Смит говорил как уроженец немецкой земли, то сегодня его речь приобрела иное звучание: сохранив резкость и топорность, она стала неожиданно мелодичнее за счёт мягких согласных, не свойственных германским языкам.

«Полиглот или хороший пародист? — Линда пометила в блокноте факт широких лингвистических знаний пациента. — И если первое — на скольких языках он говорит?»

— Хорошо, мистер Смит. У вас есть семья? Жена, дети?

— Не в этом веке. Я не испытываю потребности в женщине уже лет пятьсот, а мой последний сын умер в двадцатых годах четырнадцатого века.

— И как вы это можете объяснить?

— Старею, — улыбнулся он, насмешливо подмигнув Линде. — Да и надоело, знаете ли. Не самое большое удовольствие — знать, что твои жена и дети обречены, а ты, закопав их в землю, не придумаешь ничего лучше, чем создать новую семью, которую вскоре так же закопаешь в землю.

«Потерял близких», — записала Линда. Это могло стать хорошей зацепкой.

— Они умирали своей смертью или…