Литературное произведение: Теория художественной целостности

Л. Н. Толстой в одном из писем Н. Н. Страхову, отвечая на его суждения о творчестве Ф. М. Достоевского и объясняя растущее внимание к его произведениям, замечал: «Вы говорите, что Достоевский, описывая себя в своих героях, воображал, что все люди такие. И что ж! Результат тот, что даже в этих исключительных лицах, не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее» ¹ . Последнее утверждение Л. Н. Толстого замечательно обобщает высокую традицию и классической философии (в первую очередь немецкой), и классической литературы (в первую очередь русской). Отметим, например, его выразительную перекличку с мыслью В. Гумбольдта о том, что «человек не обладает самою по себе резко ограниченной индивидуальностью. Я и Ты – не только суть понятия, взаимно требующие друг друга, но, если бы можно было вернуться к пункту их разделения, они оказались бы понятиями истинно тождественными, и в этом смысле существуют разные круги индивидуальности, – начиная с слабого, хрупкого и нуждающегося в помощи индивида и кончая древнейшим племенем человечества, – ибо иначе всякое понимание было бы во веки веков невозможным» ² .

Л. Толстому близка именно эта классическая идея глубинного тождества Я и Ты, и в этом смысле он в приведенном фрагменте из письма Н. Н. Страхову интерпретирует творчество Достоевского, так сказать, «в своём ключе». Для нашей же темы очень важно увидеть на фоне существующей общности некоторые важные отличия этих отношений у Достоевского. Если у Толстого, особенно в его позднем творчестве, противоположности «я – другие», «я – все» стремятся к слиянию в итоговом синтезе, и образ автора предстает как воплощение именно такого объединения всех в одном, то в художественном мире Достоевского здесь обнаруживается такое совмещение этих противоположностей, которое никогда не может быть поглощено чем-либо или кем-либо единственным. Каждое человеческое "Я", по художественной логике Достоевского, не может не совмещаться с другими, не стремиться к общению и – в пределе – слиянию с ними, и вместе с тем оно не может не относиться к другому Я именно как к другому лицу, как к противостоящему ему «Ты», так что всеобщим законом их отношений оказываются нераздельность и неслиянность.

И если для Достоевского два голоса – минимум жизни, то для Л. Толстого не только минимум, но даже в известном смысле и максимум жизни – один голос, одно сознание, одна правда, одна вера и одно понимание жизни, о котором он писал, например, в письме Б. Шоу: «Улучшение человечества совершится тогда … когда люди откинут от истинных религий… все те наросты, которые уродуют их, и, соединившись все в одном понимании жизни, лежащем в основе всех религий, установят своё разумное отношение к бесконечному началу мира и будут следовать тому руководству жизни, которое вытекает из него» ³ .

У Достоевского же в последней глубине открывается не охватывающая всех единая и единственная «правда» и «личность», а именно нераздельность и неслиянность Я и Ты, Я и Другого, Я и всех, общее всем внутреннее противоречие, столь же межличностное, сколь и внутриличностное. Его выражение – «переходность», неискоренимое стремление к высшей гармонии, чреватость ею и невозможность её окончательного обретения, её полного осуществления. В этой последней глубине открывается всеобщая трагедия человеческого бытия и человеческого сознания, о которой Достоевский, может быть, особенно выразительно сказал в одной из дневниковых записей по поводу смерти его жены, Марии Дмитриевны Исаевой: «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей? Возлюбить человека, как самого себя по заповеди Христовой, – невозможно. Закон личности на Земле связывает. Я препятствует… Один Христос мог, но Христос был вековечный, от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек… Это идеал будущей, окончательной жизни человека, а на земле человек в состоянии переходном… Атеисты, отрицающие Бога и будущую жизнь, ужасно наклонны представлять всё это в человеческом виде, тем и грешат. Натура Бога прямо противоположна натуре человека. Человек. идёт от многоразли-чия к Синтезу, от фактов к обобщению их и познанию. А натура Бога другая. Это полный синтез всего бытия., саморассматривающий себя в многораз-личии, в Анализе. Итак, человек стремится на земле к идеалу, – противоположному его натуре» ⁴ .

Творчество Достоевского оказывается в философских суждениях Левина-са необходимым компонентом того контекста, в котором не просто утверждается, что Бог не может быть мертв, но формируется идея отсутствия (как внутренне необходимого минус-присутствия) Бога. Бог есть как отсутствующий, как абсолютно Другой по отношению ко всему, как след: "Быть по образу Божию – это не значит быть иконой Бога, а пребывать в его следе. Бог… сохраняет всю бесконечность своего отсутствия. Являет он себя только через след… Идти к нему – это не значит идти по этому следу, который не есть знак. Это значит идти к Другим" ⁵ .