Литературное сырьё

Джек Смоллет поймал себя на том, что его воображение впервые взбудоражено манерой письма одной из подопечных (а не жестокостью, злым надрывом, враждебностью, бесстыдством ученических опусов). На следующее занятие Джек явился, сгорая от нетерпения. В ожидании общего сбора он подсел к Цецилии Фокс. Та как всегда пунктуальна; по обыкновению расположилась одна на скамье в тени, подальше от пёстрого света торшеров. Её тонкие, начинающие редеть, белые волосы нетуго стянуты на затылке в узел. Как всегда, изящно одета: длинная струящаяся юбка, просторный жакет рубашечного кроя, джемпер с высоким воротом, — и всё это в чёрных, серых и серебристых тонах. На лацкане неизменная брошь — аметист в обрамлении мелкого жемчуга. Цецилия очень худая; свободное облачение скрадывает не полноту, как обычно у дам, а костлявость. Лицо у неё узкое, с нежной, но точно бумажной кожей. Большой, строгий, тонкогубый рот. Прямой, изящный нос. Самое удивительное в её лице — глаза. Тёмные, почти беспросветно чёрные; кажется, они нарочно запрятались в глазных впадинах, и с внешним миром их связывают только хранящие их хрупкие, подвижные веки и глазничные мышцы в паутине морщин, в крохотных пятнышках коричневых, фиолетовых, синих кровоизлияний от собственных усилий. Джек заворожённо подумал, что под тающим кожным покровом, под тонким нежным пергаментом проступает узкий череп, и можно разглядеть то место, где крепится нижняя челюсть. А ведь она прекрасна, подумал Джек. Цецилия обладала умением сидеть очень тихо, при этом её бледные губы всегда тронуты мягким, вежливым подобием улыбки. Рукава её одежды слегка длинноваты, и никогда не увидишь тонких запястий, почти никогда.

Джек сказал Цецилии, что по его мнению она пишет просто превосходно. Пожилая женщина повернулась к нему с напряжённонепроницаемым выражением лица.

— То, что вы написали — настоящая вещь. Можно, я прочитаю сегодня всем?

— Пожалуйста, — сказала Цецилия, — как вам будет угодно.

Вероятно, она плохо слышит, подумал Джек, и задал другой вопрос:

— Надеюсь, вы работаете ещё над чем-нибудь?

— Над чем, вы говорите?..

— Над чем-нибудь новым? — сказал Джек уже громче.

— Да, конечно. Сейчас я пишу про чистую неделю, в некотором роде — это терапия.

— Пишут не с целью самотерапии, — строго молвил Джек Смоллет. — По крайней мере, настоящие писатели.

— Побуждения могут быть разные, — ответила Цецилия Фокс, и голос её был непроницаем. — Главное результат.

Сам не зная почему, Джек почувствовал себя отвергнутым.

Рассказ «Как мы начищали кухонную плиту» был прочитан студийцам вслух. Джек имел обыкновение зачитывать рассказы сам, не называя имени автора. В этом не было необходимости, все и так угадывали. У него был красивый голос, и нередко, хотя и не всегда, произведение слушалось лучше, чем в авторском исполнении. Находясь в подобающем настроении, Джек использовал читку как способ иронического разгрома.

Представляя студийцам «Как мы начищали кухонную плиту», он испытывал удовольствие. Читал con brio, с жаром, смакуя особенно приглянувшиеся ему фразы. Возможно, поэтому студийцы яростно, чуть ли не с рычанием, как свора гончих на добычу, накинулись на стиль рассказа. Они слёту швырялись безжалостными оценками: «затянуто», «нескладно», «бесчувственно», «мелочно-подробно», «напыщенно», «вычурно», «воображалисто», «погрязло в прошлом».

Манера изложения удостоилась не менее увлечённой критики. «Нет внутренней пружины», «нет авторской позиции», «сплошное словоблудие», «сюжет размазан», «не слышен голос автора», «нет искреннего чувства», «отсутствует живой человеческий интерес», «кто это будет читать?».

У Бобби Маклемеха, который, возможно, был самым талантливым среди студийцев, рассказ Цецилии Фокс о том, как начищали плиту, вызвал смутную обиду. Сам Бобби создавал монументальный опус, с каждым днём всё более разраставшийся, где в подробностях изображал свои детство и юность. Он дотошно описывал корь, свинку, походы в цирк, школьные сочинения, влюблённости. Не забывал ни единого неуклюжего приставания — у себя дома, дома у девочек, у хозяйки на квартире в студенческие годы, ни единой попытки прикосновения, к девичьей ли груди, к поясу ли для чулок. Он зло насмешничал над соперниками, высвечивал нечуткость родителей и преподавателей, объяснял, почему бросал непривлекательных девчонок и не хотел дружить с кем попало. Бобби заявил, что Цецилия Фокс «замещает людей вещами». Что её отрешённость — не достоинство, и нужна ей лишь затем, чтобы скрыть собственную беспомощность перед миром. «И в конце концов, — рассердился Маклемех, — отчего меня должен волновать дурацкий метод начистки плит, да ещё с помощью ядовитого вещества, которым сегодня никто, слава Богу, не пользуется? Почему бы автору не рассказать, к примеру, о чувствах какой-нибудь бедняжки-служанки, которой в те времена приходилось размазывать эту дрянь?»