Литературные первопроходцы Дальнего Востока

Олег Куваев не выносил потребительства, не любил больших людских скоплений («Города трудны для жизни, потому что над городом всегда висит облако из спрессованной психической энергии его обитателей. Так как люди разнородны, то в этом облаке также царят сумятица и разброд. И маленький человечек под его влиянием ничего не может сделать толкового, только начинает ощущать в себе тоску, неясные порывы и дикие желания»). По словам геолога Андрея Попова, он был выкован из «цельного и благородного слитка», которого «ржавчина жизни» – делячество, расчётливость, корысть – не касалась; пафосно, но верно. От тепла солнечного, южного, от обывательского комфорта он стремился к теплу человеческому, которое закономерно проявлялось тем сильнее, чем ниже была температура окружающего воздуха и чем хуже обстояло дело с привычными горожанину удобствами. Стрелка компаса вятского бродяги указывала на все румбы, но Полярная звезда притягивала сильнее всего. Куваев вписался в Север с чёткостью патрона, досланного в патронник. Нашёл здесь особый нравственный кодекс: «…Прощалось всё или многое, кроме дешёвки в работе, трусости и жизненного слюнтяйства. Если же ты имел глупость это допустить, то автоматически становился вне общества, будь то на дружеской выпивке, в общежитии или в вечерней беседе о мироздании. В общем, “вперёд и прямо”. Ей-богу, остаётся удивляться лишь, как мы, будучи уже инженерами, ухитрялись сохранить чистоту и наивность семиклассника».

Книги Олега Куваева – это философия Севера, к которому мы, жители самой северной страны, приговорены. Причём слишком часто ощущаем эту свою приговорённость проклятием, а надо бы – даром, спасением.

Север, по Куваеву, – территория особая: она преображает, облагораживает даже тронутого душевной коррозией человека, как в повести «Весенняя охота на гусей». Критик Игорь Литвиненко указывает на искреннюю куваевскую веру в то, что в магических лучах Севера гибнут «бациллы меркантилизма, стяжательства, отчуждения». «Территория, описанная Куваевым, – это Шамбала советского человека семидесятых годов, земля, свободная от бесконечной лжи и подлости трусливой и пакостливой власти, от удушливой атмосферы всенародного безразличия и бессовестности», – сформулировал публицист Юрий Лепский. Север для Куваева – своего рода монастырь или чистилище. Он проявляет в человеке всё подлинно человеческое и выжигает – вернее, вымораживает – низменное. Главный роман Куваева не случайно получил название «Территория» после выбраковки десятка других вариантов («Серая река», «Там, за холмами», «Половина божественной сути»…): важный герой книги – сама Территория, кующая людей.

«Север стал понятием не географическим, а нравственно-социальным», – сформулировал геолог и литератор Валерий Целнаков. Можно говорить об особой субкультуре или даже субэтносе – русских северянах, ставших таковыми не по рождению, но по судьбе или личному выбору, сформированных экстремальными условиями жизни, ненормированной тяжёлой работой. Жить на Севере в куваевские времена было престижно, но способен на это был не всякий. Появилась своя полярная гордость; местные жители, пишет тот же Целнаков, «пеклись о чистоте “северной” расы». Им нужен был свой Джек Лондон – так что появление Куваева было предопределено.

Надо сказать, что с какого-то момента в произведениях, относящихся к «северной» литературе, чётко обозначилась новая тема: развращение, разложение полярного сообщества. Уже в 1970 году Олег Куваев писал: «…Вторая болезнь всё того же мещанского конформизма – болезнь накопительства и приобретательства. Сейчас она со скоростью эпидемии распространяется на Севере. Она при жизни делает человека глухим, слепым и мёртвым ко всему, кроме мечты о собственных “жигулях” и какой-то даче. Вот будет “это”, и всё будет хорошо. А это ложь. Хорошо уже не будет, так как человек отравлен».

Настоящий перелом произошёл позднее – в 1980-х и 1990-х. Его причина, считает писатель куваевского круга Борис Александрович Василевский, – в «обилии понаехавших совсем других, чуждых Северу людей», которые прибыли даже не за длинным, но за очень длинным рублём – и больше ни за чем. «Этот северянин новой формации – ещё до охватившего всех наваждения о “рынке” – чётко осознал себя, свою молодость и здоровье как капитал, который он должен выгодно поместить в Север и извлечь наибольшую прибыль. А для этого не брезговал ничем», – пишет Василевский. Отношение к Северу у многих стало откровенно потребительским; последний стерильный во всех отношениях оазис поддался болезнетворным бактериям, поразившим всё общество. И всё-таки, как писал в начале уже XXI века почётный полярник доктор географических наук Григорий Абрамович Агранат[441], «морально-нравственный комплекс северян от нашествия реформаторов заметно износился, но не исчез. “Этика Севера” сохраняется как специальный предмет научных исследований».