Литературные первопроходцы Дальнего Востока

В «северном тексте» русской литературы чётко прослеживается стремление к новому, неизведанному, будь то море, тайга, тундра или непостижимые пространства человеческой мысли и духа. Верхний пласт, «торфа́» – характерные темы и сюжеты: Арктика, природа, охота, стихия… Второй и главный пласт, коренная порода – размышления и откровения о призвании, выборе, месте человека в жизни. Писатели, фиксирующие этот северный код, представляются монахами-радистами, передающими в эфир на своей особой морзянке крайне важный для нас и для будущего шифр. Его нельзя утратить из соображений не только летописного, но и, не побоимся этого слова, воспитательного характера.

С детства Олег Куваев любил книги Географгиза и издательства Главсевморпути – с вклейками, картами, рисунками. Читал Ливингстона[442], Пржевальского, Нансена, Амундсена, Скотта[443], Обручева. Потом пошли Джек Лондон, Хемингуэй, Фицджеральд[444], Фолкнер[445], Шервуд Андерсон[446], Ремарк… Любил Экзюпери[447], настольной книгой называл «Моби Дика» Германа Мелвилла[448], восторженно отзывался об «Иосифе и его братьях» Томаса Манна[449]. Набрал на машинке и повесил над столом киплинговскую «Заповедь». Конечно – отечественные северяне и путешественники: упомянутые Тан-Богораз и Горбатов, разведчик Арсеньев и геодезист Федосеев… Одновременно Куваев соотносил себя с первопроходцами, казаками, исследователями Севера – Шалауровым, Дежнёвым, Русановым, Стадухиным. Не случайно лучшим своим рассказом он считал «Через триста лет после радуги», в котором протягивал прямой провод от века семнадцатого к веку двадцатому. «Они несли в своих котомках культуру России. За их спиной был и Архангельск, и Новгород. Они шли как миссионеры русской земли, и души их были чисты и устремлены в незнаемое. Поставить русскую избу на азиатском пределе? Разве это не достойно мечты?» – писал Куваев. Современных ему бичей, сезонных разнорабочих, он сравнивал с казаками трёхсотлетней давности: «Наверное, Дежнёв и Ко были не богатырями с картинок, как их рисуют, а вот именно таким мелким, жадным, выносливым, предприимчивым, отчаянным, трусливым, словом, настоящим русским народом, что может вобрать в себя всё подряд и даже больше. Картинное же представление землепроходцев есть просто плохая репродукция с идеализированных скандинавов-викингов».

«Чудаки в жизни необходимы – это общеизвестно, – доказывал Олег Куваев. – Это люди, которые руководствуются нестандартными соображениями и, во всяком случае, не житейской целесообразностью поступков. В довольно неприглядной картине непостоянства кадров на Севере подавляющее число убывших составляют люди мелкой рациональности. А чудак поселяется прочно, он надёжен в этом смысле».

Вершиной творчества Олега Куваева считается опубликованная в 1974 году «Территория». Роман основан на реальных событиях – имеем в виду открытие чукотского золота в конце 1940-х – начале 1950-х годов. Это золото, в которое не верило большое начальство, главный инженер певекского управления Николай Чемоданов (в книге – Чинков) искал с фанатизмом Шлимана, мечтавшего о Трое. Судьба свела Чемоданова с Алексеем Власенко (в книге – Куценко) – гениальным промывальщиком, который простой старательской «проходнушкой» намыл первый килограмм чукотского золота. Другая сюжетная линия – ликвидация Дальстроя (1957), переименованного писателем в Северстрой: «На земле Северстроя слабый не жил. Слабый исчезал в лучший мир или лучшую местность быстро и незаметно. Кто оставался, тот был заведомо сильным».

«Территория» – не только о поисках золота на Чукотке, как геология – наука не только о камнях. Вот как характеризовал книгу сам автор: «Внешне – это открытие золотоносной провинции. Но сие – сугубо внешне… Внутренне же это история о людях, для которых работа стала религией. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: кодекс порядочности, жестокость, максимализм и божий свет в душе. В принципе каждый уважающий себя геолог относится к своей профессии как к символу веры». Если вспомнить, сколько молодых людей под влиянием «Территории» пошло в геологию, то роман можно считать вкладом Куваева не только в литературу, но и в науку.

У советского золота не было своего Джека Лондона, но был Олег Куваев. С бараками Певека вместо кабаков Доусона, без золотой лихорадки и «американской мечты». Здесь, писал Куваев, работа заменила собой веру или, вернее, сама стала верой. Поиски «презренного металла», символа наживы и всех пороков человека, превратились в аскетический подвиг. «Глупым металлом», от которого – «сплошная судимость», назвал золото Безвестный Шурфовщик из куваевской «Территории». Варлам Шаламов сформулировал ещё короче: «Золото – смерть».

«Сама цель, благородство, что ли, её, память парней, наших коллег, требует по логике и уму начинать с Колымы… – писал Олег Куваев. – Фигуры эпохи Билибина ведь требуют книги о них. Настоящей книги для всесоюзного читателя. Ребята, отравленные бродяжничеством, хотят иметь свои “Три товарища”».