Литературные сказки народов СССР

Когда дня через четыре мне стало лучше, я узнал от матушки, что все это она говорила для моего успокоения. А на самом деле произошло вот что: Алекси, пролежав в постели с неделю, отдал богу душу; в день его похорон заболел средний брат, Ниника. К вечеру Ниника несколько раз выкрикнул: «Русалка, русалка!» — и уже после ничего нельзя было от него добиться. Только днем по временам он садился на постели и смеялся чему-то, по ночам же бормотал не переставая, а то вдруг ни с того ни с сего начинал брыкаться в постели.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Ниника? — спросил я дядю.

Больной словно и не слышал моего вопроса, потом стал медленно приподниматься с постели и, как бы сейчас только узнав меня, тихо рассмеялся.

— Ниника, ты рад, что наш Симон поправился? — спросила его матушка.

— Ха-ха-ха! Рад! Ха-ха-ха! — залился вдруг громким смехом Ниника, потом снова лег — и уже больше не отзывался, как мы ни старались вызвать его на разговор.

— Что это с Ниникой, мама? Отчего он такой? — спросил я тихо маму.

— Не разделаться нам с бедой нашей, вот и приключилась с ним эта напасть, дитятко, — горестно ответила матушка. — Нечистый дух овладел им однажды ночью, и с той поры повредился умом, бедняга. Ничего у него не болит, и жар его не томит, а все лежит так; если скажешь ему: «Вставай», — встанет; а нет, лежит молча. Я уж думала, что у бедняги язык отнялся.

— А где Датуа? — спросил я матушку.

— Он, сынок, переселился, чтобы за виноградником лучше присмотреть, — ответила мама.

Такая беда стряслась с нами четырьмя. Алекси отдал богу душу, Ниника стал полоумным, я переболел лихорадкой, и только одна матушка убереглась от напасти.

Прошло два месяца. А как минул этот срок и никто из нас больше не заболел, то и соседи стали к нам исподволь наведываться. Вернулся на старое насиженное место и дядя Датуа. И стали мы по-прежнему тянуть лямку нашей трудовой жизни.

V

Прошло несколько лет. Много воды утекло с той поры в нашей речушке, многое изменилось и в жизни нашей семьи.

Дядя мой Ниника так и остался дурачком. Он жил в своем, одному ему понятном и ведомом мире. Если к нему обращались с вопросом, он не отзывался, но сам с собой беседовал постоянно; на лице его — и то в редкие минуты — мелькала едва приметная улыбка; смеха и шуток он не терпел вовсе, — но оставаясь один, начинал размахивать руками и то и дело посмеивался. На людях он мог стерпеть любую обиду, даже пальцем не шевельнет, чтобы наказать обидчика, — но упаси боже потом встретиться с ним один на один: Ниника тут же сгребал обидчика своими огромными ручищами и, бросив наземь, не выпускал свою жертву до тех пор, пока, бывало, не подомнет ее, как медведь. Мужчина ли, женщина ли, стар или млад — ему было все равно. Но работник Ниника был хоть куда, прилежный и упорный; зимой и летом работа спорилась в его руках. Особенно любил он виноградник и с наступлением весны проводил в нем целые дни, заботливо ухаживая за лозой. Наша семья теперь почти целиком держалась его трудами. Старший мой дядя, Датуа, женился, в семье пошли дети, мал-мала меньше; под конец и он занедужил. Что же до моей матери, то она поистине была удивительным существом. Происходя из зажиточной семьи, она, выйдя замуж, попала в не менее состоятельную крестьянскую семью и потому не знала, что такое нищета, голод и холод, тяжелый, беспросветный труд. Когда же на нее обрушились все эти беды, она приняла их так, словно всю жизнь была привычна к ним. Невзгоды и тяжелые обстоятельства, постигшие нашу семью, не смогли сломить ее. Не покладая рук изо дня в день работала она, терпеливо и стойко боролась с нуждой, проникнутая какой-то смутной надеждой на лучшее будущее.

Таково было в настоящее время положение каждого из нас. Что же касается общего положения семьи, то оно было более чем прискорбно. Как я уже сказал выше, наша семья билась в тисках нужды и все возраставшего неоплатного долга. У нас в округе хорошо было известно имя ростовщика Хахама Габриела. Своими векселями, словно железными клещами, держал он в руках судьбу неимущих сельчан. Подкупая чиновников и выжимая последние соки из крестьян, этот прожженный плут и выжига за несколько лет стал одним из видных богачей округи. Крестьяне хорошо знали безбожный нрав кровопийцы Габриела: у всей деревни на глазах долг одного бедняка — стоимость трех фунтов соли — превратился у него в течение нескольких лет в триста рублей. Не получив с должника денег, Хахам подал жалобу в суд, отнял у крестьянина дом и виноградник и пустил его по миру. Эта и многие другие проделки Габриела были хорошо известны нам, сельчанам.

Но что мы могли поделать! В минуту нужды мы все же вынуждены были обращаться к нему, ибо иного выхода у крестьян не было.