Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги

«Его, – с горечью писал Герра о том, что произошло после того, как он объявил в Сорбонне о намерении написать о Зайцеве диссертацию, – вычеркнули из русской литературы, а меня из французской славистики. Я стал изгоем. Я и не подозревал тогда, сколь презрительно и брезгливо относятся эти слависты, почти сплошь или коммунисты или левые «попутчики», к Белой эмиграции и к писателям-эмигрантам, сколь их ненавидят, сознательно или подсознательно считая их отщепенцами и предателями. Еще бы: ведь они не «поняли» и не приняли «великую октябрьскую»!..

Однако это всеобщее отторжение нисколько не повлияло на отважного Герра и не изменило его намерения изучать творчество Зайцева и других русских писателей-эмигрантов.

Мы были «содружниками»

«Мы были, – вспоминает Герра, – «содружниками» (не смею назвать Бориса Константиновича свои другом) пять лет, до самой его кончины, но за все эти годы я ни разу не видел у него ни одного французского слависта, даже и русского происхождения, – таких, как скажем, Н. А. Струве, В. К. Лосская, И. Сокологорская, Д. М. Шаховской или кто-то еще. Как же они проглядели русского классика, живущего просто под боком? Не понимали, что он классик? Нет, я лучшего мнения о литературных познаниях этих «товарищей». Прекрасно все понимали, но карьера была дороже, чем «гамбургский счет» в литературе. Общение с патриархом русской литературы в изгнании, непреклонным противником советской власти, могло (и это сущая правда) повредить их карьере. Ведь тогда они лишились бы поездок в Союз, разных грантов и стипендий, доступа в советские архивы и, наверно, еще многого другого. Где уж тут думать о подлинной литературе, о долге перед изгнанниками!»

«Уместно напомнить, – и сегодня не скрывает своего негодования Герра, – и о таком, позорном для Франции, случае. Когда в 1971 году Брежнев нанес официальный визит в Париж, префектура полиции, не смея ослушаться приказа Кремля, обязала девяностолетнего писателя дважды в день самолично отмечаться в участке. Видимо, эти «отметки» должны были гарантировать, что Зайцев не метнет в Брежнева гранату… Чего же тогда требовать от славистов-конформистов? Чтобы добывать визы в СССР, полагалось дружить с его литературоведами в штатском, которых, в свою

очередь, охотно приглашали выступать перед студентами Сорбонны. Но этой чести ни разу не удостоились Зайцев, Газданов, Адамович, Вейдле, Одоевцева, Терапиано, Варшавский, Анненков, Шаршун… А ведь по масштабу личности, уровню таланта, широте мышления любой из них не чета тем, которые витийствовали с трибун Сорбонны…»

Личная драма

«Для меня, – признается Ренэ Герра, – встреча и дружба с Зайцевым – великое счастье и большая удача, но одновременно это оказалось и моей личной драмой. Ведь в марте 1969-го меня, французского стажера-аспиранта филфака МГУ, выслали из советского рая. На 14 лет я стал невъездным в СССР. Тем самым получил «волчий билет» не только в Советском Союзе, но и во Франции, точнее в Парижском университете».

В своих воспоминаниях Герра подробно рассказывает, как он подвергался преследованиям во время стажировки в СССР, поскольку его связи с русскими эмигрантами во Франции считались подозрительными. Он поехал в Переделкино, чтобы передать Корнею Чуковскому книгу от Зайцева и записал с ним большое интервью… «Достал магнитофон размером в целый чемодан, с большими катушками. Добрые люди одолжили. Конечно, это было безумие с моей стороны и чревато последствиями. Но беседу я записал, по времени часа на два. Я, конечно, подготовился к этой встрече. Вопросы – ответы. В начале записи Корней Иванович приветствовал своего старшего собрата по перу. Я наивно заранее радовался, что смогу привезти Борису Константиновичу его живой голос…

Эту магнитофонную запись изъяли «таможенники» у моей невесты в аэропорту Шереметьево, когда она в начале января 1969 года улетала с моим братом и его женой во Францию. Я их провожал. В аэропорту после их отлета меня повели в отделение милиции. Они хотели, чтобы я признался в каких-то нарушениях и расписался. Не хочу утверждать, что я такой уж храбрый и смелый, но в тот момент я вспомнил все нецензурные слова и заявил, что ничего не подпишу. К сожалению, Борис Константинович так и не смог услышать голос своего младшего собрата…»

Ненужные архивы

Сегодня в архиве французского филолога-слависта сохранилось множество книг с дарственными надписями Зайцева. «Их у меня, – говорит он, – несколько десятков. Могу процитировать хотя бы три: «Дорогому Ренэ Герра дружески. Бор. Зайцев 2 марта 1968 г. Париж» (надпись на книге «Юность», Париж, 1950); «Дорогому Ренэ Герра душевный привет. Бор. Зайцев 3 окт. 1968» (надпись на книге «Далекое», Вашингтон 1965); «Дорогому Ренэ на память об общих литературных занятиях. Всего лучшего. Бор. Зайцев 12.ХП.70» (надпись на книге «Италия», Берлин 1923). К 70-летию Зайцева была издана его рукопись «Италия» (обложка раб. Добужинского).