Литературные воспоминания

к этому времени и относится их столкновение, о котором Герцен рассказывал

Анненкову.

[101] Герцен пробыл в Новгороде с июля 1841 г. по июль 1842 г., после чего

возвратился не в Петербург, а в Москву. «Примирение» же его с Белинским

произошло значительно раньше — во второй половине 1840 г., когда Герцен

переехал служить в Петербург (ср. отзыв Белинского о Герцене в письме к В. П.

Боткину от 3—10 февраля 1840 г.— Белинский, т. XI, стр. 439).

[102] Анненков упрощает содержание статьи Белинского. Ее пафос не в

признании прав выдающихся личностей, а в утверждении «реального такта», необходимого для общественного деятеля, в обосновании первостепенной роли

«исторических обстоятельств» для плодотворной практической деятельности.

[103] Умерший во время составления этих заметок. (Прим. П. В.

Анненкова.)

[104] М. Бакунин умер в 1876 г. Говоря о нем как об «отрицателе всех

доселе, известных форм правления» и т. д., Анненков имеет в виду анархизм

Бакунина во вторую половину жизни. Первая же его «ошибка» в диалектической

логике — истолкование в реакционном духе философии Гегеля, в частности

формулы; «Все действительное разумно».

[105] См. об этом в главе XXIX «Былого и дум» Герцена в разделе II, «На

могиле друга». Однако Герцен, а вслед за ним и Анненков, правильно оценивая

исключительные философские способности Белинского, преувеличивают

способности Прудона. Идеалист и доктринер, Прудон освоил, по выражению К.

Маркса в «Нищете философии», лишь «язык» диалектики, а не ее сущность, и

потому не пошел дальше софистики (см., например, критику «диалектики»

Прудона у К. Маркса в главе второй «Нищеты философии» или же в его письме к

Анненкову от 28 декабря 1846 г.— «Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с

русскими политическими деятелями», М. 1951, стр. 10—21).

402

[106] По-видимому. Анненков имеет в виду факт, впервые сообщенный в

печати Герценом, писавшим в своей книге «О развитии революционных идей в

России»: «Однажды, сражаясь в течение целых часов с богобоязненным

пантеизмом берлинцев, Белинский встал и дрожащим, прерывающимся голосом

сказал: «Вы хотите меня уверить, что цель человека — привести абсолютный дух

к самосознанию, и довольствуетесь этой ролью, ну, а я не настолько глуп, чтобы

служить невольным орудием кому бы то ни было. Если я мыслю, если я страдаю, то для самого себя. Ваш абсолютный дух, если он и существует, то чужд для

меня. Мне незачем его знать, ибо ничего общего у меня с ним нет» (Герцен, т. VII, стр. 237).

[107] Белинский жил в Премухине (тверском имении Бакуниных) с конца

августа до середины ноября 1836 г.

[108] См. прим. 59 к стр. 199.

[109] Несмотря на склонность к памфлету и явную тенденциозность в

характеристике Бакунина, Анненков все же верно подмечает те его черты —

дилетантизм, поверхностность, фразерство, игру идеями, деспотичность и проч.,

— которые отталкивали в свое время Белинского и приводили его к резким

столкновениям с Бакуниным (см. об этом письма Белинского к Бакунину от 10

сентября 1838 г., от 12—24 октября этого же года и др.— Белинский, т. XI, стр.

281—305, 307—348).

[110] Анненков явно сгущает краски. В письме к Пыпину от 3 июля 1874 г.

он более объективно и более глубоко, на наш взгляд, расценивал

правогегельянский искус Белинского. «Примите особенную благодарность,—

писал он,— за вашу мысль о том, что консервативная теория Белинского 1840 г.

стояла выше разодранных протестов прежнего времени, потому что представляла

уже систему, из которой мог быть выход, между тем как из порывов и стремлений

никакого выхода не бывает» (ЛН, т. 67, стр. 547). Кроме того, Белинский всегда

был не только свободен от какого бы то ни было «послушнического» подчинения

Гегелю и его системе, как пишет Анненков, но и оригинален в своих философских

исканиях и особенно в своих критических суждениях (см. например, его письмо к

М. Бакунину от 12—24 октября 1838 г.— Белинский, т. XI, стр. 313).

[111] На самом деле «многие из друзей редактора» (М. Бакунин, В. Боткин, К. Аксаков и др.) были «недовольны» не «примирением» Белинского, как

пытается представить Анненков, а его обличениями, его независимостью и

активным вмешательством с помощью журнала во все важнейшие вопросы жизни

того времени. И друзья не раз пытались «образумить» Белинского ссылками на

авторитет Гегеля, Станкевича, с помощью своеобразной «дружеской» цензуры и

т. д. Когда же «образумить» Белинского не удалось, «друзья» попросту перестали

сотрудничать в журнале. Объясняя свои неудачи с «Московским наблюдателем», Белинский писал Станкевичу: «Участие приятелей моих прекратилось — я

остался один; цензура теснила» (Белинский, т. XI, стр. 399). Так уже в период

«Московского наблюдателя» началось то распадение разнородных элементов в

кружке «друзей Станкевича», которое в начале сороковых годов выльется в

идейное размежевание. Что же касается неудачи с этим журналом, то Белинский

принял его редактирование в тот момент, когда журнал был уже загублен

403

прежней редакцией. Издатель Степанов срывал выход номеров в срок, цензура

снимала статью за статьей, и если все же «Московский наблюдатель» выходил в