Литературные зеркала

"Степа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в виде человека с торчащими в разные стороны волосами...

Таким он увидел себя в трюмо, а рядом с зеркалом увидел неизвестного человека, одетого в черное и в черном берете".

Мы не видим, откуда появляется Воланд (ибо, если читатель помнит, именно Воланд сейчас начнет свою беседу с Лиходеевым - отнюдь, увы, не душеспасительную). Но зато остальные демонические гастролеры входят в комнату у нас на глазах:

"Тут Степа... в зеркале, помещавшемся в передней... отчетливо увидел какого-то странного субъекта - длинного, как жердь, и в пенсне... А тот отразился и тотчас пропал. Степа в тревоге поглубже заглянул в переднюю (то есть туда, где стояло трюмо.- А. В.), и вторично его качнуло, ибо в зеркале прошел здоровеннейший черный кот и также пропал.

У Степы оборвалось сердце, он пошатнулся.

"Что же это такое? - подумал он,- уж не схожу ли я с ума? Откуда ж эти отражения?!"

Следующее явление:

"Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще огненно-рыжий". Вскоре мы услышим имя нового персонажа: Азазелло, хрестоматийное для тех, кто привык к голосу кабалы.

Готов принять протесты: квартира № 50 в репертуаре пришельцев - всего только очередной номер. А первые шаги Воланда, следом за ним и Коровьева-Фагота, потом еще и кота - на Патриарших прудах - не обусловлены никакими зеркалами. Во всяком случае, по видимости. Но к этому времени мы успели так много узнать о причудах оптики, что вряд ли кого из моих читателей изумит, если я истолкую материализацию Коровьева "из ниоткуда" как эквивалент тени (тень Гамлетова отца обладает ничуть не большей реальностью): "И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида".

Конечно, перед нами не тень, но, признаемся, нечто очень на нее похожее, ее, что ли, световая противоположность, ее антипод, контрастный двойник. Ну, а тень (мы это помним!) - эквивалент зеркального отражения.

Чуть позже на Патриарших возникает Воланд, и сразу же подразумеваемое зеркало становится явственным: "Иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд..." "Он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки..."

Сам пейзаж работает как зеркало: и пруды (о которых принято забывать или, по меньшей мере, не принято говорить), и окна, и незнакомцу сие, по-видимому, хорошо известно. Как известно другое: зеркальные эффекты достижимы даже без всяких зеркал. Да и зачем нужны ему зеркала, если он выходец из Зазеркалья.

У Кэрролла этот эпизод - Алиса преодолевает зеркальный Рубикон обозначен конкретными событиями и движениями. Сперва зеркало "стало таять, словно серебристый туман поутру". Затем, через миг, "Алиса прошла сквозь зеркало и легко спрыгнула в Зазеркалье".

Воланду чужды "эмоции рубежа". При всей фантастичности своего облика, внешнего или биографического, Воланд утверждается в романе - и читательском сознании - на реалистических началах, избегая даже намека на связи со сказкой. Поэтому легких мазков художнической кисти - отражающие предзакатное небо стекла в окнах здания, темные - пониже, ослепительные повыше,- достаточно, чтобы наметить зеркальную систему отсчета.

И вот читатель забывает о геологической мантии, перед ним теперь одна только мантия - мантия вершителя судеб на плечах Воланда. И это именно мантия - неважно, что перед глазами мельтешат дорогой серый костюм, или заплатанная рубаха, или черная хламида со стальной шпагой на бедре.

Воланд знает - и хорошо знает, в каких координатах он находится, и виртуозно оперирует парадигмами зеркальной грамматики во всей своей сатирико-философской деятельности. Да и только ли сатирико-философской?! Подчас возникает чувство, будто Воланд прошел некий литературоведческий курс под специфическим углом зрения: "зеркало как прием", чтобы лучше приспособиться к реалиям и реальностям романа. И эти университеты теперь проглядывают в его всеведении.

Конкретизирую сказанное. Пока, правда, на абстрактном уровне.