Литературные зеркала

Справедливости ради необходимо сказать, что Уэллек и Уоррен признают, более того, высоко ценят способность вымысла выполнять миметическую функцию. Так, в одном месте они пишут: "Аристотель считал, что поэзия (то есть эпос и драма) ближе к философии, чем к истории. Это суждение, по-видимому, и по сей день не потеряло смысла. Существует правда факта, ограниченного во времени и пространстве,- это историческая правда в узком смысле слова. Но существует еще и философская правда - правда концептуальная, теоретическая, принципиальная. С точки зрения такого определения "истории" и "философии", художественная литература есть "фикция", вымысел... Убеждение, что литература - обман, удерживается и время от времени смущает серьезного романиста, который отлично знает, что в художественном произведении и меньше путаницы, и больше смысла, чем в "правде", почерпнутой прямо из жизни".

И в другом месте: "Реальный мир в художественном произведении, вернее сказать, иллюзия реальности, убежденность читателя, что перед ним разворачивается доподлинная жизнь, совершенно необязательно достигается копированием реальных обстоятельств, житейских ситуаций. В этом случае такие писатели, как Хоуэллс или Готфрид Келлер, окончательно посрамили бы авторов "Царя Эдипа", "Гамлета" и "Моби Дика". Правдоподобие в деталях есть средство создать иллюзию правды или заставить читателя поверить в совершенно невероятную ситуацию, которая сохраняет "верность действительности" глубже, нежели изображение жизненных обстоятельств..."

И еще: "Верность жизни или "действительности" никак нельзя измерять фактологической точностью деталей, как нельзя, вслед за бостонскими цензорами, оценивать мораль художественного произведения по наличию или отсутствию в нем бранных слов. Здравый критический подход состоит в том, чтобы уметь соотнести мир романа с нашим собственным реальным и воображаемым миром"73.

Строго говоря, мимесис ни в одном из этих рассуждений не упоминается. А если и подразумевается, то в качестве враждебной искусству тенденции. Во всяком случае, зеркальные его таланты и прерогативы встречают явную оппозицию. Идет война против мимесиса - как иначе расценить все эти атаки на фактологическую точность деталей, все эти наскоки на копирование житейских ситуаций, нападки на "правду", почерпнутую прямо из жизни?!

Но вот что симптоматично: третируя элементарные типы и стереотипы мимесиса, авторы "Теории литературы" - хотят они того или не хотят утверждают мимесис высшего порядка: реалистическое мировосприятие, которому претит эмпирическая ограниченность индивидуального человеческого опыта; ибо лишь высокая философская позиция открывает художнику бескрайние горизонты подлинной правды - "концептуальной, теоретической, принципиальной". Пускай в такой транскрипции Уэллек и Уоррен выглядят чуть ли не приверженцами диалектического материализма (каковыми они, по-видимому, не являются), именно к этим выводам подталкивает сама логика их рассуждений.

В данной связи позволю себе еще одно замечание. Эффектные противопоставления Готфрида Келлера Софоклу или Шекспиру выглядят эффектными - и остаются эффектными - до той поры, пока доверчивая аудитория, очнувшись, не осознает вдруг, что в этой полемической фигуре содержится немалая доля неаргументированной, хотя и завораживающе-привлекательной риторики (чтоб не сказать - передержки).

Создавая "Гамлета" или "Царя Эдипа", художник подражает жизни так же (если не более) строго, как самый что ни на есть "приземленный" натуралист, бескрылый фактограф, убогий регистратор репортажной данности. Потому что "фикция", вымысел является естественной формой подражания действительности. Это комбинация отражений, совокупность разнонаправленных во времени и пространстве зеркал, собранных под эгидой единой идейно-художественной задачи.

Конечно, одно-единственное зеркало, смотрящее на один-единственный объект, подражает и отражает с большей демонстративностью, нежели система многих и разных зеркал, в одном из которых различимы, допустим, юношеские воспоминания автора, в другом - иронические, трагические, элегические раздумья о капризах любимой женщины, а в третьем - рассказ случайного дорожного попутчика (или старухи няни, или двоюродного дяди, или портнихи сестры жены друга). Но, с теоретической точки зрения, в обоих случаях развиваются тождественные процессы, полностью перекрываемые идеей мимесиса.

Исходное положение последней главы: зеркало - метафора искусства. Соответственно многие последующие тезисы сформулированы метафорически и потому сопротивляются буквалистскому прочтению и буквальному пониманию.

ИЛЛЮСТРАТИВНОСТЬ - СЛУЖАНКА ЗАМЫСЛА

Мне предстоит высказать рискованную мысль, воспользовавшись скомпрометированным в литературно-критических статьях термином,- всегда он появляется где-то следом за "схематизмом", за "авторской тенденциозностью" и "предвзятостью по отношению к героям". Речь идет об иллюстративности. И я хочу сказать: она далеко не всегда плоха.