Литературные зеркала

То, что зеркальные метафоры несут мощный аналитический заряд, позволяющий литературе применять их - с ощутимым успехом - при постановке острейших вопросов этики и политики,- не какое-нибудь новейшее открытие, зарегистрированное в качестве такового соответствующим бюрократическим ведомством. Это наидревнейшая аксиома. Ровесница Библии, а может быть, даже Гильгамеша, о чем мне напомнила недавно одна притча. К некоему царю явились художники, озабоченные всегдашней своей проблемой: кто из них лучше. И было у этих художников, как водится, две группировки. Царь предоставил конкурентам мастерскую, разделив ее занавесом надвое. Одна команда работала красками, другая, допустим, полировальными ножами. И вот завершили свою работу мастера кисти. Тотчас сложили свое оружие и их соперники: они, мол, тоже сделали свое дело. Царь, естественно, подивился: какое же возможно художество без красок? Убрали занавес - и чистая, гладкая стена, деловой результат "полировщиков", вдруг преобразилась, заиграв всем цветовым великолепием противоположной стены. Мораль сей басни сформулирована с лозунговой четкостью и жесткостью: "Двумя способами душа наша может стать прекрасной - украсив себя талантом или чистотою. Ибо прекрасное отражается в чистоте"81. Не вдаваясь в существо дискуссии между теми художниками и этими, между рыцарями искусства и ремесленниками, между созидателями и копиистами, можно констатировать, что искомое умозаключение (о равновесиии добродетелей творческих и нравственных) сделано в притче не без своеобразного изящества (и, добавлю, не без зеркальной техники).

Альбер Камю замечает по поводу своего Калигулы из одноименной пьесы: "Стоит перед зеркалом в гордой позе безумца". И еще: "Поднимается, поворачивает к себе зеркало и, словно зверь, ходит по кругу". И еще: "Тяжело дыша, подходит к зеркалу, глядит на себя, потом, сильно размахнувшись, одновременно со своим отражением, бросает скамью в стекло, крича: "В историю, Калигула, в историю!" Разве нельзя об этой оптике сказать: зеркало - трибун, зеркало - обличитель, зеркало - публицист?!

Взглянув в скрижали древней мудрости, скажу: тяга зеркала к публицистике - это тенденция.

В моих примерах зеркало плакатно почти до крика, хотя ведь умеет быть дипломатичным и вкрадчивым, как прячущийся Полоний, умеет быть мудрым, во всем сомневающимся, как Гамлет, умеет присутствовать, отсутствуя, как тень покойного Гамлетова отца. И притом откликаться каждым своим миллиметром и каждым нервом на злобу дня.

Приключения неназванного зеркала живописует в своей "Логике мифа" Я. Голосовкер. "Живописует" - о философской работе?! "Приключение" - о сугубо "рассуждательном" произведении, о трактате в его классических формах?! Зеркало - на абсолютном беззеркалье, какое может явить нашему взору разве что пустыня Сахара - да и там ведь есть эквивалент зеркала: мираж, а здесь, у Голосовкера, ровным счетом ничего. И, однако же, философия этого знатока античности, фольклора и превратностей двадцатого века со всеми его, века, апокалиптическими ужасами не просто пронизана ощущением зеркала, она буквально вопиет о состоявшемся (или грядущем) пришествии зеркального царствия. Мы оказываемся в стране, где "субъект и предикат меняются местами: телега тащит осла, а не осел телегу", где "кубы катятся", где все явления "суть воплощенные фигуры оксюморона, катахрезы, самоотрицания и где все анормальное дано как нормальное по принципу "шиворот-навыворот"82.

Удивительно, но Кэрролл ни разу не всплывает в памяти Голосовкера. Хотя философ пройдет весь его путь (правда, в обратном направлении: автор "Алисы" двигался от точных наук к сказке, автор трактата - от сказки к точным наукам). Как и Кэрролл, эссеист видит за фантомами своего текста реалии эпохи. Забираясь в недра микрокосма, он констатирует тем самым неотвратимый, окровавленный факт: наряду с атомами и электронами существует макрокосм концлагерей, войн, электрических стульев и назревающего атомного оружия. Эзопов язык прошлых десятилетий - тоже зеркало.

Но ныне работают другие зеркала!

Когда еще за последние семьдесят лет печатное слово отражало столько правды - и такой правды! - как ныне? Да никогда. И, кстати, в этой ситуации с исторической (да и любой другой) точки зрения нет ничего парадоксального. Напротив, она совершенно естественна. Пресса наконец стала прессой. Ибо функция прессы - органическая, прирожденная - в том и состоит, чтобы выражать общественное мнение. Служить зеркалом народных чаяний, с одной стороны, и жизненных противоречий - с другой. Отлично изложил эту мысль Ю. Карякин в полемике со сталинистами типа пресловутой Нины Андреевой, не желающей "поступиться принципами":

"Случилось очищение социализма, очищение науки.

Очернительство - это ложь.

Правда не может быть очернительством. Правда может быть только очищением...