Литературные зеркала

Да, разумеется, то, что мы воспринимаем глазами, откладывается в памяти как «лента», предназначенная для «глазного» — внутри нас просмотра. Да, конечно, Наташа Ростова непроизвольно выражает для себя людей в цвете, тем самым доказывая, что и невидимое волшебство человеческого воображения может быть обращено в видимое. Но разве это все? Сколько в человеке всякой всячины вполне рационального толка, каковая до зрительного образа никак не дорастет (или че опустится), потому что она другая по природе, как те научно-фантастические инопланетяне, для которых жизненно необходимы не водород с углеродом на земной лад, а, допустим, кремний с фтором. Из себя ведь не выпрыгнешь и себя не перепрыгнешь!

Итак, средствами кино внутреннюю жизнь человека не воссоздать, даже если расцветить ее и озвучить по последнему слову техники?!

Говорят: «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Банальность газетного пошиба в нашем случае приоткрывает общеэстетическую норму: визуальное (даже при словесной подаче) является определяющей линией в спектре кинематографического образа. Поэтому зеркало, обращенное к психике, может с достаточным процентом успеха работать, подобно настоящему зеркалу, на своем «законном» материале (было бы зрительное впечатление, остальное зритель домыслит).

И не только может, но и работает, о чем свидетельствует, например, фильм, который именно на этом принципе строится и именно так называется: «Зеркало». На мой взгляд, поистине революционное произведение, открытие целой кинематографической Америки: то, что существовало прежде как недосягаемая Вест-Индия мифических возможностей, явилось теперь как земная реальность, как «Улисс», как поток сознания, короче: как материализация души.

Среди попыток кинематографа заглянуть в человека — фильм Феллини «8 1/2», охарактеризованный советским автором в следующих выражениях: «Духовный мир своего героя Феллини препарирует обстоятельно и беспощадно. Наружу (на экран) извлекаются сокровенные движения души, неосознанные желания, смутные воспоминания, запретные мечты. Действие двигается в трех плоскостях: реальный мир, сознание героя и его подсознание. Четких границ между этими тремя сферами не прочерчено, в фильме нет полной и однозначной реализации и подсознания, но ведь киносеанс — это не сеанс психоанализа. Остается некоторая недоговоренность, неизбежная для искусства; но тем напряженнее игра ассоциаций зрителя, которого автор призывает к сотворчеству».

На мой взгляд, А. Гулыга, чья работа только что цитировалась[60], расставляет главные акценты как раз на главном. Ибо специфика «8 1/2» сдвиг изобразительного фокуса с объективного на субъективное, показ субъективного в формах объективного. Толкователем этих эволюции выступает кино — и его необычайный дар разговаривать на языке психики определяет новую музу кандидатом в пресловутый синонимический ряд: зеркало — отражение — сновидение — портрет — душа.

Занимаясь добычей сокровенного по заброшенным приискам готики, на самой грани спиритизма, кино сохраняет свою генетическую приверженность к правдивой — до репортажного пафоса — повествовательной манере. Материализация духов оборачивается в конечном счете вполне земным мероприятием, чем-нибудь вроде путешествия по дорогам воспоминаний.

В этом плане весьма показательны признания Ингмара Бергмана по мотивам «Земляничной поляны» — фильма, где внешняя жизнь героя переплетается с внутренней до полной взаимозаменяемости — так реальны они обе.

Вот какой рисуется художнику предыстория картины:

«Когда я приехал в Упсалу в то раннее утро… стояла осень, солнечные лучи начали слегка золотить купол собора, часы только что пробили пять. Я вошел в мощенный булыжником маленький дворик. Потом поднялся по лестнице и взялся за ручку кухонной двери, на которой еще сохранился цветной витраж; и тут меня вдруг пронзила мысль: а что, если я открою дверь, а за ней стоит старая Лалла — наша старая кухарка, — повязавшись большим передником, и варит на завтрак кашу, как в ту пору, когда я был маленьким. Как будто я вдруг стал способен вернуться в свое детство…

И тогда мне пришло в голову: а что, если сделать фильм, совершенно реалистический, в котором вдруг открываешь дверь и входишь в свое детство, потом открываешь другую дверь и выходишь из него в действительность, а после заворачиваешь за угол и входишь в какой-то другой период своего существования, и жизнь идет своим чередом. Вот так и родилась идея „Земляничной поляны“»[61].

Можно ли рассматривать этот эпизод как некое «пред-зеркалье», а психологические фильмы Бергмана как своеобразное зеркало, одно среди многих (имея в виду и потрясающее «Зеркало» А. Тарковского, и распространенную идиому «лицо — зеркало души»)?

Интересные мысли на сей счет есть у самого Бергмана — и в творчестве, и в комментариях к творчеству. Начнем с того, что один из его знаменитых фильмов носит название «Как в зеркале». Но дело, конечно, не в названии весь строй фильма подчинен мысли, выраженной этими словами: «как в зеркале». Послушаем теперь Бергмана: