Литературный агент

— Она длинная. Когда я вбежала в заросли, то запуталась и упала. Пришлось подобрать подол, я прижала материю к груди. Той ночью кровь на рубашке я не заметила. И Тимур не заметил.

— За него не ручайся, Тимур человек наблюдательный.

— Так ведь ночь. Во всяком случае, вида он не подал.

— Но, наверное, рассказал об этом твоему отцу. Старцев хотел убить старого развратника, как вдруг сменил гнев на милость.

— Я обещала папе, что не выйду замуж.

— Ты всегда отца слушаешься?

— Всегда.

«Ну, это мы еще посмотрим!» — подумал я и вернулся к «делу»; уж который день разжигали меня нетерпение и азарт.

— Кстати, фотокор мне очень нужен… Отец Киприан, можно Мане побыть у вас? Боюсь, она в розыске.

Батюшка, не отвечая, бросил на меня выразительный взгляд; Маня поднялась, покорно опустив голову. Я обернулся: в калитке, как вратарь расставив ноги, стоит ласковый дядя Степа.

Запах плесени

Я быстро подошел и зашептал лихорадочно, что Маня может показать место захоронения… она не виновата, разумеется, но…

— Все растрепали? — прошипел дядя Степа.

— Про отпечатки я ни слова…

— Ладно! С вами мы потом разберемся, — и тут же задушевно заулыбался: подошли батюшка с Маней. — Надеюсь (улыбочка еще та!), наручники нам пока не понадобятся?

Заговорил отец Киприан — по контрасту — со страдальческой серьезностью:

— Эту девушку я знаю с ее раннего детства, Степан Сергеевич. Она не убийца. Мария хотела помочь своей сестре, но в результате попала в трясину.

— В нравственную трясину, — уточнил следователь. — Кирилл Константинович, каждый делает свое дело, правда? — и заторопил Маню (и я, понятно, не отставал) к знакомому мне уже микроавтобусу в конце села. Где еще дымилось логово Марины Моравы, тяжко тянуло гарью и душком обгорелого мяса. И где нас поджидала неминуемая встреча.

— Пока — учтите, пока! — она привлечена в качестве свидетельницы, — уверенно отбивался Быстров от натиска советского классика. — Окровавленные отпечатки Марии Старцевой обнаружены в лесной избе.

— Я еду с вами!

— Пожалуйста. Ваша дочь нуждается в поддержке, она, видите ли, вдруг поимела желание показать нам, где спрятала труп своей сестры.

К чести прозаика, он не продолжил жалкие препирательства и почти внес ее в «газель»; за ними полез Покровский с мучительной гримасой от головной боли и, разумеется, наш порнограф-папараццо, дрожа от возбуждения в предчувствии совсем уж умопомрачительных сенсаций (а может быть, и по более личным мотивам). — «Добро пожаловать, — задушевно приговаривал дядя Степа, — всем места хватит», — и сел между отцом и дочерью.

Тронулись.

— Итак, ваша роль в убийстве Юлии Глан.

Мужчины нестройным, но горячим хором запротестовали против такой формулировки.

— Молчать!.. А вы, девушка — отвечать!

Сквозь гул «газели», потом в затишье на опушке восстала вторично, в сжатом виде история потрясающая, с поистине сюрреалистическим колоритом: крик из «ниоткуда», ночь, свеча, труп с окровавленным ртом, «умер-умер-умер», шаги в лесу, страх, боль, береза, монстр в зарослях… Я ожидал, но Маня про меня не упомянула.

— Неужели это правда было со мной?

— Подтверждаю, — вдруг сказал Страстов. — Гостя на даче у Федора Афанасьевича, я в ту ночь вышел прогуляться и с холма увидел, как бедная девочка бежит от Чистого Ключа к озерам. Я поймал ее и постарался успокоить.

— Впервые слышу, господин журналист.

— Мне в голову не пришло, что наша встреча имеет отношение к убийству, господин следователь.

— Вы хотите сказать, что такое поведение — бегать по ночам в окровавленной рубашке — обычно для Марии?

— Уж прям в окровавленной! — уклонился Страстов от ответа. — Пятен я в темноте не заметил и отвел Манечку домой.

— Почему ты мне ничего не рассказала? — отец погладил дочку по голове, она прижалась к нему.

— Мне тоже хотелось бы… — начал Быстров.

— Я ничего не помнила.

Следователь усомнился:

— И вдруг ни с того ни с сего вспомнили?

— Только сегодня.

Тут и я веско вставил свое слово:

— Известный психотерапевт Лев Петрович Тихомиров объяснил мне, что со смертью экстрасенса (в нашем случае — Марины Моравы) его власть над испытуемым кончается.

Дядя Степа хмыкнул, мы покинули автобус и проникли в предзакатный Чистый лес, который встретил нас прелестным пеньем и ароматом и — дальше вглубь — зеленой, сумеречной с солнечными пятнами тишиной.

Странность первая: перед избой, запертой на амбарный замок, разгуливали пестрый петух и курочка ряба.

— Кто их выпустил? — пробормотал

Быстров и переключился на Маню: — Покажите, куда именно вы побежали с трупом.

— Вон туда, за дом.

Растянувшееся шествие «вон туда» я замыкал, оглядываясь, покуда петух, горя глазом, не пропел. Все так, вот и свеча горит меж занавесью и рамой, озаряя пурпурным светом потемки памяти…

Однако! Это уже не странность, а диверсия! Я нагнал следователя, мы воротились.

— Что за чертовщина!

— Вот-вот вспыхнет, как в селе, — шептал я, — подсвечник-то из дерева. И там, должно быть, такой же был…

— Взломать дверь! — громогласно проявил оперативность дядя Степа.