Литературный альбом: Москва – Санкт-Петербург. Классики. Наставники. Коллеги. Друзья

Буквально через пару недель после этого Гоголь сжигает свой пятилетний труд – рукопись второго тома «Мертвых душ». «Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество… к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости, – объяснялся он чуть позже, имея в виду первую часть своего сатирического романа, и рассуждал об ущербности второй части, сожженной: – Бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши… путей и дорог к нему…» Не знаешь, куда вести, не веди; слепой не может быть поводырем.

Между тем душа Гоголя пребывает в постоянных трудах. И в 1847 году он вместо ожидаемой всеми второй части «Мертвых душ» издает написанную со страстью верующего человека книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Книга вызвала еще большую бурю, чем «Ревизор» и «Мертвые души», вместе взятые. Более всех был рассержен Белинский, надеявшийся, что своей поощрительной критикой он взращивает великого писателя-революционера, художника-бунтаря. Гоголь, по сути, языком публицистики сказал о России то, что ему не давалось сказать в романной форме через придуманных героев: о силе и бессилии молодого русского народа, который подобен растопленному металлу, еще не отлившемуся в свою национальную форму.

В 1848 году Гоголь совершает наконец давно задуманное паломничество в Иерусалим и проводит в страстных молитвах ночь у Гроба Господня. Но, по его собственному признанию, земное не сгорело в нем, он не стал лучше. В тот же год Гоголь возвращается в Россию и предпринимает несколько поездок в монастырь Оптиной пустыни, где он чувствует нисходящую на него благодать.

Роман движется, но не летит. Возникают мысли уехать на Афон и там закончить «Мертвые души». «Путь мой труден; дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо…» – признается Гоголь оптинскому иеромонаху Филарету.

Он молится и пишет… На новую редакцию второй части «Мертвых душ» уходят два года. Гоголь снабдил ее рассуждениями о добре и зле, явил в качестве положительного героя крепкого доброго помещика Костонжогло… Но перевязанные тетради ложатся на полку в шкафу его московской квартиры.

И вот приходит ночь на 12 февраля 1852 года. Ослабевший от болезни Гоголь долго молится в своей комнате и затем с помощью мальчика-слуги сжигает в печи тетради. Ложится на диван и плачет. О чем?..

Через девять дней Николай Васильевич Гоголь скончается в крайней степени духовного и физического истощения. В его квартире найдут черновики нескольких случайно уцелевших глав второго тома «Мертвых душ» и опубликуют их в 1855 году.

Гоголь писал свою поэму в прозе семнадцать лет и умер, не ощутив столь желанного для писателя хруста новых страниц в книжке. Его «Души» оказались вовсе не мертвыми, они написаны живой душой страдающего за свою страну человека и живут уже второе столетие. Их не заслонят ни Гарри Поттер, ни многочисленные персонажи гламурных и детективных сериалов.

3. Подальше от Невского! (Н. С. Лесков)

Литературная судьба Лескова удивительна. Великий мастер русского языка, автор «Тупейного художника», «Левши» и других замечательных романов, рассказов и повестей был на грани исчезновения из русской литературы.

Критик Писарев объявлял ему бойкот, пытался вытолкать из литературы. Косо смотрел на коллегу Салтыков-Щедрин. Не давал ходу Некрасов. Угрюмо молчал Федор Достоевский. Старался не замечать блестящего автора Тургенев. Лишь Лев Толстой, с которым писатель-разночинец состоял в переписке, не скрывал своих добрых чувств к самобытному художнику слова.

Чем провинился Николай Семенович Лесков перед литературными авторитетами 60-х годов XIX столетия?

Жизнь в провинции, служба в уголовной палате и коммерческая деятельность, во время которой он ездил по России, дали ему огромный материал. Городишки и села, переселенческие обозы, барки, канцелярии, поля, пыльные дороги, тюрьмы, трактиры и церквушки – вот где Лесков до тридцати лет постигал богатство и тайники русской души.

Приехав в Петербург уже сложившимся тридцатилетним человеком, Лесков столкнулся с литературной жизнью северной столицы и был разочарован. Интриги, суета, пустословие, забота о казенной квартире с дровами и личном достатке легко уживались в литераторах с красивыми идеалами народничества и нигилизма. Он не увидел в большинстве столичных интеллигентов, пекущихся о народном благе, и доли той природной доброты, что доводилось ему видеть в простом народе.

Выросший среди простых людей, знавший, как никто другой, Россию, Лесков всегда шел против «течений», не желая примыкать ни к каким партиям. «Я не изучал народ по разговорам с петербургскими извозчиками, – писал Лесков, намекая на коллег-литераторов. – Я вырос в народе…»