Работать я начинаю на кухонном столе с бумажкой и ручкой, потом перехожу выше, к печатной машинке, и затем поднимаюсь на самый верх дома, где стоит компьютер с текстовым редактором. В этой комнате царит бедлам, повсюду сигаретный пепел и клочки бумаги. Компьютер я держу там, чтобы он не попадался на глаза, как и телевизор, ведь они так уродливы.
Привычки Алана Гургануса порой беспокоят соседей:
Я декламирую строчки вслух. Живу я один, но мои соседи считают, что жизнь в моей многолюдной квартире бьет ключом.
Некоторые писатели окружают себя предметами, которые их вдохновляют. Биограф Диккенса Майкл Слейтер пишет:
Он не мог сосредоточиться на работе, если у него на столе в строго определенном порядке не стояли определенные предметы, к которым он относился как к талисманам, – группа сражающихся бронзовых жаб и фарфоровая обезьянка, которые сейчас выставлены в лондонском музее Чарльза Диккенса.
Марина Уорнер признавалась:
Когда я писала последний роман, то со мной рядом всегда стояли:
• 1 бутылка лавровишневой воды;
• 2 устричные раковины (одна в другой);
• сушеная веточка щавеля;
• склянки с кристаллами из сероводородного источника (и трех других).
Лавровишневая вода принадлежала моему отцу – он всегда ею пользовался, так что я могла попросить его принести ее довольно быстро; устрицы стали ключевым образом моей книги – женский пол как морское существо… Стебель щавеля и кристаллы использовала моя героиня, ведьма Сикоракса, в своих многочисленных экспериментах с готовкой, окраской и целительством – искусствами, которые она передала своей приемной дочери Ариэли.
У Кента Харуфа стол загроможден еще больше (видимо, и сам стол был больше размером):
У меня на столе есть побег, который жевал бобр; птичье гнездо; кусок черного торфа из Северной Ирландии; пластиковый пакет с красным песком со сцены нового театра «Глобус» (я взял его оттуда после постановки шекспировской «Зимней сказки»), обломок кирпича и какая-то грязь с пастбища у дома Фолкнера в Роуэн-Оукс; старомодная грелка для рук в бархатном мешочке; голубая бандана; складной нож, который раньше принадлежал моему деду по матери Рою Шейверу, овцеводу из Южной Дакоты; обсидиановый наконечник стрелы, который мой отец нашел на пустошах Северной Дакоты, где родился почти сто лет назад… Вещи на моем столе и стенах над ним эмоционально связывают меня с воспоминаниями, образом жизни, людьми и географическими регионами, которые важны для меня. Именно эта эмоциональная связь и дает мне стимул писать.
Иногда полезно ознаменовать начало новой работы каким-то ритуалом или приобретением, как, например, делает Мэри Гордон: