Повод для рассказа прост. Чиновники города, озадаченные слухами о Чичикове – покупателе мертвых душ, обсуждают, кем же он может быть. Высказываются всевозможные, причем самые фантастические, предположения; фигура Чичикова «накладывается» на губернский фон. Нет ли в выражении «мертвые души» намека на смертную драку между сольвычегодскими и усть-сысольскими, во время которой у одного из драчунов был «вплоть» сколот нос? Или на убийство крестьянами «земской полиции», который был блудлив, как кошка, и портил девок и баб? Не связаны ли слухи с объявившимся делателем фальшивых ассигнаций? Или с бегством разбойника из соседней губернии? Внезапно, после всеобщих долгих препирательств, почтмейстер вдохновенно восклицает: «Это, господа, судырь ты мой, не кто иной, как капитан Копейкин!» и предлагает выслушать историю о нем, которая «в некотором роде целая поэма». Поэмой назван и гоголевский роман; так что почтмейстер невольно пародирует самого Автора «Мертвых душ», а его «Повесть о капитане Копейкине» – роман в целом. Но это особая пародия, смешная и серьезная одновременно; она связывает в единый литературный узел все обсуждавшиеся чиновниками темы – об убийстве, о фальшивомонетчике, о беглом разбойнике – и во многом служит ключом ко всему тексту «Мертвых душ».
Оказывается, капитан Копейкин был ранен под Красным или под Лейпцигом (т. е. в одном из ключевых сражений великой войны) и стал инвалидом
На радостях отобедав в трактире, как «в Лондоне» (водка, котлеты с каперсами, пулярка), и потратив почти все деньги, Копейкин вновь является во дворец за обещанной помощью – чтобы услышать то, что отныне он будет слышать каждодневно: ждите. С одной «синюхой» (пятирублевая купюра синего цвета) в кармане, отчаявшийся, униженный, как может быть унижен только нищий посреди всеобщей роскоши, капитан Копейкин «неотвязным чертом» прорывается к Вельможе-Министру и дерзко требует оказать-таки помощь. В ответ на это «его, раба Божия, схватили, судырь ты мой, да в тележку» – и с фельдъегерем отправили вон из столицы.
Доставленный в свою далекую губернию, капитан Копейкин, по словам почтмейстера, воскликнул: «Я найду средства!» – и канул в «эдакую Лету». А через два месяца в рязанских лесах объявилась шайка разбойников, атаманом которых был не кто иной… – и тут рассказчику напоминают, что у Чичикова и руки и ноги на месте. Иван Андреич хлопает рукой по лбу, обзывает себя телятиной, безуспешно пытается вывернуться (в Англии столь совершенная механика, что могут сделать деревянные ноги) – все напрасно. История о капитане Копейкине как бы уходит в песок, ничего не проясняя в вопросе о том, кто же такой Чичиков.
Но образ капитана лишь кажется случайным, «беззаконным», вставным, а легенда о нем – никак сюжетно не мотивированной.
Тема нищего дворянина, безденежного капитана, «черт знает откуда» взявшегося, возникает уже в 6-й главе, где жадный Плюшкин жалуется Чичикову на соседа-капитана, который любит наезжать в гости: «говорит, родственник: “Дядюшка, дядюшка!” <…> С лица весь красный <…>. “Дядюшка, – говорит, – дайте чего-нибудь поесть!” <…> У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается». Но еще раньше сам Чичиков, уезжая от Ноздрева, мысленно «отделывает» его, как плут ямщик бывает отделан «каким-нибудь езжалым, опытным капитаном». Позже, в главе 10-й, во время болезни, Чичиков обрастет бородой, подобно капитану, а в главе 11-й имя Копейкина словно нечаянно «аукнется» в жизненном наказе чичиковского отца: «копи Копейку». Что же до образа «разбойника», то еще в 9-й главе «просто приятная дама» и «дама, приятная во всех отношениях» предполагает в Чичикове кого-то «вроде Ринальда Ринальдина», знаменитого героя, романа X. Вульпиуса о благородном разбойнике.