Литнегр, или Ghostwriter

Перформанс заключался в чтении стихов под слайды, представлявшие собой федькинские иллюстрации к «Алюминиевому веку». Стихи были разных поэтов, разного качества, но в одной парадигме — и ей, парадигме, а не поэтам в основном предназначались аплодисменты, которыми взрывался заполненный чуть больше, чем наполовину, зал. Иллюстрации начали чередоваться с фотографиями десятилетней давности — и вот она я мелькнула как бывшая заместитель главного редактора. Какая же пухленькая, нелепо улыбающаяся, под каким же фиолетовым до кислятины зонтом! Спазм стыда, спазм ностальгии под аккомпанемент всё того же гипнотически-настойчивого, как в прежние времена, голоса князя Димитрия свет Феофановича, который всё так же, как в прежние времена (на том стоим и не могём иначе!) вещал о непостижимости русского народа, о его тотальной загадочности, о том, что козявка в носу русского бомжа величественнее, чем вся экономическая мысль Америки, и чем смотреть на мондиалистский Запад, лучше ездить в московском метро и заглядывать в ноздри бомжам.

И — осиновый кол мне в спину:

— Альманах «Алюминиевый век» — это то, в чём нуждается наша литература, которую захлестнул вал массовой продукции, не имеющей к настоящей литературе никакого отношения. Всякие детективы, любовные романы… Это поп-корн! Это оболванивание населения, которое забывает, что такое литература!

Насладившись Дудинскими гипнотическими способностями и взывающими к ностальгии слайдами, мы вывалили на перерыв. И тут ко мне подвалил человек из прошлого — из числа тех, кто меня помнит, но кого совершенно не помню я. Лицо знакомое, а на чьей шее я его видела, забыла.

— Здравствуйте, Фотина! Ну как ваши даки и римляне поживают?

Ага, ситуация проясняется: один из тех, которые ходили к Искушевичу на мои чтения румынского романтического романа… Теперь я его вспомнила. Фамилия необычная, красивая, не то, что у меня: Пауковский. И миниатюры пишет — писал, по крайней мере — любопытные… Прозаические миниатюры, да. Ничего другого он на студии у Искушевича не читал.

— Даки и римляне поживают отлично. На моём сайте. Вот сайт завела, давайте адресок черкну…

— Сайт содержать — нужны деньги. А чем зарабатываете? Переводами?

— Нет. Литературным негритянством.

Если вначале признаваться в этом было легко и приятно, то эпизод с Искушевичем сделал мой голос детским и тоненьким. Как будто если я покажусь младше, недостойный заработок сойдёт мне с рук.

— Не понял… Это вы речи кому-то пишете?

— Не речи. Романы. Которые выходят под чужими именами.

— Не знал, что такое бывает. А какие романы?

— Детективы, — голос мой совсем исчез.

Красивое лицо затвердело в глыбу льда:

— Вы что же — пишете ЭТО? Массовую продукцию?

— Ну да, пишу — ЭТО, — голос вернулся! Правда, хриплый. — И зарабатываю ЭТИМ деньги, чтобы содержать сайт. И писать то, что мне нравится…

Я пыталась объяснить то, что недообъяснила Искушевичу. Но Пауковского не интересовали недообъяснения:

— Зря вы это сделали. Очень зря. У вас есть талант, а вы его тратите на такой… продукт? Это предательство! Вы предаёте искусство!

Нужно было что-то ответить. Нужно было найти слова, от которых всё встало бы на свои места — и если Пауковский не перестал бы презирать меня (думаю, в любом случае не перестал бы), то, по крайней мере, я сама поправила бы накренившуюся самооценку. Но слова не находились. Ощущение того, что надо было высказать, запеклось внутри, не расчленяясь на слова. И я оборвала разговор, прикидываясь, будто жутко заинтересована тем, что бабушка Федькина уже начала выдавать счастливым обладателям розовых талончиков на питание по кусочку торта и по стаканчику чего-то тёмного — кажется, «Байкал», ни в коем случае не мондиалистская кола или пепси. Получив паёк, я изъяла розовый талончик с эмблемой «Алюминиевого века» — на память. Он до сих пор у меня где-то среди бумажного хлама обретается…

А дальше — бочком-бочком, мимо всех, вот только задержал какой-то неяркий товарищ, настойчиво добиваясь, чтобы я оставила ему свой телефон. «Адрес сайта напишу, а телефон зачем?» — пришлось отражать атаку. Товарищ, потирающий небритую щёку, на которой под чёрной щетиной краснел прыщ, занимался, оказывается, полиграфией. Предлагал сделать мне визитные карточки по сниженной цене. «Вот смотрите, какая красота, я вот для вашей подруги сделал…» С подругиных визиток моментально прыгнула в глаза ошибка: «ул. Железнодорожна».

— Если Железнодорожна, то должна быть не ул, а вул — по-украински, — заявила я, что однако же ничуть не смутило полиграфыча, который упорно, расчёсывая прыщ (да что ж ты делаешь, вскричали внутри меня знания по хирургии, гной же прямо в мозговые синусы пойдёт!), продолжал свои унылые домогательства, отвязаться от него стоило труда.

А по выходе из музея Маяковского покинула меня и подруга. К ней подкатил парень в кожаной куртке и на мотоцикле, и вдвоём они, вздымая летнюю пыль, умчались по Сретенке. Это было к лучшему: хотелось в одиночестве переварить проглоченную вместе с тортом порцию отвержения.