Литораль (ручная сборка)

— Какой бы ни был, а твой, — говорит Еся.

— А что значит «какой бы ни был»? Я, может, лучшего хочу.

— Лучшее — враг хорошего, запомни. — Еся аккуратно раздавливает бычок в импровизированной пепельнице — стеклянной баночке от йогурта со вкусом малины и манго. — Нормальный мужик у тебя. Если бы у меня такой был, я бы не выделывалась. А свекровь — ну что свекровь, потерпеть же можно…

Анна отмахивается вроде бы как от дыма, на самом деле от Есиных завистливых уговоров, и, чрезмерно толкнув балконную дверь, которая тут же стукается об стену, так что свекровь вздрагивает, вваливается в кухню.

Еся шелестит за ней и тихонько прикрывает дверь.

— Грубая ты такая, Анна, — конечно же, не сдерживается Антонина Борисовна, провожая взглядом невестку, которая исчезает в прихожей, чтобы повесить пальто. — Прямо как мужик.

В прихожей у Хлои припрятана заначка — и Анна, конечно, об этом знала. Она пошарила в ящике под куртками, там хранились тапки для гостей, шарфы, пакет с пакетами, инструменты, которыми никто никогда в этом доме не пользовался, — оранжевая коробка с отвертками и шурупами из «Икеи» — и обнаружила фляжку с мартини. Фляжка была плоская и легко поместилась между голым животом и юбкой, крепко придавленная резинкой трусов. Анна зашла в ванну и закрылась. Колготки все еще свисали со змеевика. Подумала, что повеситься прямо сейчас был бы номер, театральная пьеса. Представила, как кричит и охает свекровь, как рыдает впечатлительная Еся, как она говорит прибывшему на место полицейскому: ничего не понимаю, такая счастливая была, все ведь у нее как у людей — муж, дом, свекровь вот.

Антонина Борисовна: Да-да. Все как у людей.

Еся: Да чего ж ей не хватало. Муж есть.

Антонина Борисовна: Все как у людей, точно.

За кадром голос Егора Летова: Все как у люде-э-э-эй!

Еся: Записку не оставила. А еще учительница.

Антонина Борисовна: Безобразие. Но она всегда такая была. Несобранная, безалаберная. Ужинали поздно. Остывшее все. Гостей позвали, а к столу нет ничего. Пришла поздно, все холодное.

За кадром голос Егора Летова: Все как у люде-э-э-эй!

Еся: Муж теперь сирота.

Антонина Борисовна: Почему муж? Наум же.

Еся: А, да. А кстати, где он?

Анна почти осушила фляжку, спрятала ее в корзину с грязным бельем и вышла из ванны.

— Так где Наум? — повторяет Еся свой вопрос.

— Не знаю, — отвечает Анна. — Может быть, на кружке?

— Черт знает что такое, — всплескивает руками Антонина Борисовна. — Даже не знаешь, где по ночам твой сын шляется.

Да, близость, которая была между ними в детстве сына, совсем растворилась.

Сначала он стал плотно закрывать дверь в свою комнату — так, что она даже не знала, дома он или нет, потом перестал отвечать на вопросы, просто сидел холодной статуей, памятником прошлого, в котором она лишь изредка узнавала что-то родное — того мальчика с лопаткой, которого она тащила за руку в сад.

Теперь Наум огрызался на каждый ее вопрос, отмахивался от всех предложений, но и сама она чаще всего отвечала сарказмом, потом, конечно, себя ругала — можно же было ответить нормально, даже если вопрос кажется глупым, а вопросы сына чаще всего казались ей именно такими, и об этом она тоже спрашивала с себя: почему он задает вопросы, которые кажутся ей недостойными ответа, почему не интересуется ничем, что важно ей? И может ли вообще случиться так, что сын вырастает и остается тебе близким, каким был, когда ты еще полностью жила его интересами и ничем другим.

При этом Наум сам постоянно выставлял ее дурой, постоянно говорил ей «ты не знаешь», «ты не понимаешь», «тут ты не поможешь», «отстань».

Они словно зеркалили друг друга и никак не могли вырваться из этого порочного круга.

Утром Анна спросила сына, куда он так рано, и Наум, усмехнувшись, процедил, что вопрос странный, как будто у него есть какие-то варианты. И Анна заметила, что обычно он с трудом просыпается, когда она уже выходит, поэтому да, это странно. А Наум ответил: «Странно, что ты вообще заметила, и, кстати, странно, что встала, ведь ты пришла в таком состоянии, что твоя способность восстанавливаться к утру поражает воображение, особенно в твоем-то возрасте». И Анна спросила: «В каком таком состоянии?» А Наум махнул рукой и сказал: «Завтракать не буду, пока». И очень Анну этим разозлил.

Но потом он крикнул из прихожей: «А где мой шарф?»

И сразу же стал тем же мальчиком, который никогда ничего нигде без нее не может найти.

А вот, нашел.

Анна вспомнила, когда это началось. Наверное, тогда же, когда Толя перестал с ней разговаривать. То есть как перестал: выключил человека, с которым у нее когда-то была связь. И включил забывчивость, неуважение и отвращение. Она чувствовала себя должной что-то изменить в себе, чтобы наладить стремительно разваливающийся союз, но чем больше старалась, тем меньше получала в ответ.