Литораль (ручная сборка)

— Н-неважно. С-слушай, ты можешь с-связаться с моими род-дителями? В соцсетях поищи там… М-может, через школу…

Но Женя не дал ему договорить:

— Спокойно, Нум, твои родители тебя повсюду ищут, они вчера связались со мной, я рассказал им про клуб. Где ты сейчас?

— Тебе з-звонили мои род-дители?!

— Да… Знаешь, наверное, они порылись в твоих переписках, но слушай, это неважно, просто скажи, где ты!

Наум покрылся испариной от мысли, что родители читали его переписку с кем-то, в кого он был влюблен… А потом позвонили и узнали, что это парень.

— Н-неважно, где я, — отрезал Наум. —С-скажи им тогда, что я буду ждать на вокзале. Что у меня т-телефон украли.

Восточный нетерпеливо дырявил глазами Наума.

— Чё долго, — сказал он, показывая на часы.

— Щас, — бросил ему Наум и сказал в трубку: — Ты понял меня?

— Нет, Наум, — сказал Женя стальным голосом, — так не пойдет. Ты скажешь мне, где ты, я вызову такси, ты приедешь ко мне и будешь ждать у меня, ага? И я сейчас же позвоню твоим родителям.

Наум окончательно сдался и чуть не заплакал.

— Где мы? — спросил он у восточного и тот пожал плечами, тогда Наум крикнул старушке через всю электричку: — Мы где?!

И та ответила:

— Рощино проехали…

— Пиздец, занесло тебя, милый, — сказал Женя в трубку, и от этого «милый» Наума опять затошнило. — Выходи на следующей и жди на станции такси. Думаю, оно там будет одно и нескоро.

Наум протянул трубку восточному, и тот нетерпеливо схватил и приложил зачем-то к уху, а там Женя — все еще висел на проводе.

— Чё? — в своей обыкновенной манере спросил он.

— Проследите, чтобы он вышел на следующей, — попросил Женя.

— Хуй-на, — громко сказал восточный и нажал на красную круглую кнопку. Экран снова заполнили девочки. — Спать я буду.

Наум похромал обратно к старушке и своему нетронутому рюкзаку.

— Спасибо, — сказал он ей, подхватывая желтый комок. — Я пойду.

— Давай, давай, — сказала старушка, все также мягко улыбаясь. — Вот тебе, поешь на дорожку.

И она протянула Науму яблоко, как в той сказке про Ивана-дурака, которому Баба-яга в лесу яблоко дала, чтобы оно катилось колбаской и показывало дорогу. А может, это и вовсе клубок был. И дурак тут Наум, а совсем не Иван. Дурак, идиот, мудила.

Наум прижался лбом к стеклу двери, прямо к надписи «Не прислоняться», и смотрел, как проносятся стволы деревьев, — долго-долго, пока не закружилась голова и не объявили скрежещущим голосом нужную остановку.

26

Они вошли громко, весело, как будто с мороза, и прихожая сразу же наполнилась светом, как бывает зимним спокойным вечером — желтым, в семейном кругу, когда заканчивается сумрачная тьма и наступает праздник, и голоса, и, возможно, радость, словом, что-нибудь — после долгого молчания. Анна вслушивалась в слова, в их радостный гул, чувствовала, как сантиметр за сантиметром проходит оцепенение, как расслабляются мышцы, поняла вдруг, как устала. Выяснилось — в эту самую минуту, — что она смертельно хочет спать, просто лечь, зажать ногами бессмысленное в эту батарейную жару одеяло, свернутое жгутом, — зимой всегда топили как черти, — и забыться сном, и даже громкие голоса из прихожей ее не разбудят. На пороге появился Наум.

— М-м-мам…

Вошел осторожно, позвал тихо, как будто и правда боялся ее разбудить, как будто не было сомнений, что она могла вот так спать — пока его не было дома и никто не знал, где его искать.

Анна вскочила, порывисто обняла его, буквально вцепилась, как самка, которая вырывает своего детеныша у дикого зверя. Как медведица, она начала вдруг рычать, и выть, и плакать, и Наум не знал, что делать, поэтому просто говорил: «Ну хватит, п-прости, хватит, п-прости».

Анна отстранилась, посмотрела в его лицо, сплошь покрытое синяками, уставилась на рассеченный нос с запекшейся кровью и снова его обняла, обхватила руками, почти что повисла, и Наум зажмурился от боли — сквозь куртку мать не видела, что он весь такой же красивый, не только лицом, и любое прикосновение сейчас причиняет ему боль. Он должен был потерпеть, и он терпел, как в детстве, — такой вот послушный мальчик.

Толя прошел мимо спальни, не глядя — сразу на кухню. Анна слышала привычный звук хлопающего холодильника — раз, два, — конечно же, с первого раза Толя не мог ничего найти, а может, не мог совсем, потому что глаза его сейчас были закрыты, он тоже давно не спал.

— Там пельмени в морозилке! — крикнула Анна, как будто очнувшись.

— Где ты был? — спросила она у Наума, все еще держа его за руку, как будто боялась, что он снова куда-то исчезнет.

— Я п-п-поехал выступать в Питер, п-понимаешь, — сбивчиво начал Наум. — Но потом на меня н-напали…

— Как напали?

— Да п-п-просто, гопники какие-то. Тел-л-лефон сел…

— Что значит выступать, Наум?

Анна села, почувствовав тошноту.

— Ну хватит, м-м-мам.

— Ты можешь рассказать, почему именно в Питер? Куда ты там ездил, к кому? К тому мальчику?

Наум посмотрел на нее с презрением.

— С-с-слушай. Тебе не все рав-в-вно? Я очень устал. Мне н-н-надо было, и все.

Анна молчала.

— Что ж, — сказала она, проходя в ванну тенью. — Надо так надо. Но мог же предупредить.