Этот человек возвращается домой с уловом — рыба там или еще какие-то морепродукты — отсюда не видно тоже, но она бы знала и так: возвращается с выполненной задачей.
Она бы его ждала, не гасила огонь, она как маяк — и он идет на маяк, и гасить нельзя ни при каких обстоятельствах. И вот он уже близко, несколько футов осталось, он стоит на капитанском мостике и смотрит в длинный и мощный бинокль. Он видит единственный свет в этой густой черноте. Он видит — у него хорошее зрение как у орла, — как в окне маленькой рыбацкой хижины стоит женщина. И не просто стоит без дела. Она раздевается. Снимает окаменевшие от соли брюки — теперь в белых разводах, словно она валялась на улице в реагентах; снимает грязные носки и бросает их в угол; снимает свитер, футболку и лифчик (блядский лифчик — отмечает Анна), все это отправляется на улицу, цепляется леской к перилам пирса, и теперь ее штаны, свитер, футболка и особенно лифчик полощутся на ветру как флаги неопознанных государств. Потом она стоит немного в нерешительности и снимает трусы. Ветер выхватывает их из рук и кормит ими океан —
Анна заворачивается в одеяло. И ложится спать. У нее есть еще два бомж-пакета. Она думает: я не вернусь.
…Компот закончился еще вчера. Анна выворачивает в рот последние размокшие ягоды из банки. Сок льется вниз по горлу, и шея становится неприятно липкой. Она вытирается одеялом. Сухая вермишель закончилась еще раньше, но чувства голода не было. Анна встает, борясь со слабостью, и смотрит на свое нерезкое отражение в окне: голая, бледная, с комком волос — печальное зрелище, невыносимо жаль себя, хочется себя оплакать.
Надо ехать, говорит себе Анна. И кивает своему отражению.
Дверь распахивается со скрежетом, как будто Анна вырвала ее из стены. Одежда на леске высохла и одеревенела. Пришлось постараться, чтобы надеть ее — швы царапают кожу.
Анна неровной походкой подходит к машине. Земля рытвинами, всюду клочки снега. Грязная жижа и обломки асфальта. Чтобы не вляпаться и не поранить босые ноги, Анна старается осторожно переступать с одного обломка на другой, словно играет в «островки».
Садится за руль.
Огромный литораль, вылизанный волной, молча лежит за спиной. Все следы исчезли. Анна сидит какое-то время, просто глядя в зеркало заднего вида, потом заводит двигатель. Машина ревет, как пьяная медведица, Анна говорит ей: не реви. На самом деле себе.
Надо ехать, думает она, потом вспоминает про чемодан.
Она снова выходит из машины — стало еще холоднее, ветер хлещет ее по лицу.
Открывает багажник, поднимает с земли чемодан, толкает внутрь — с его колес летит грязная жижа.
— Холодно, — говорит она сама себе. — Надо одеться.
Анна снова выбрасывает вниз чемодан, потянув его за ручку. Тот шмякается прямо в грязь, но это не важно. Анна расстегивает молнию, откидывает одну часть, в чемодане лежит незнакомое — вещи Хлои.
Анна перебирает все это — прозрачные блузки, узкие юбки, чулки и белье, в котором неприлично ходить никуда, особенно на свидания, с отвращением запихивает это во вторую часть чемодана, тоже набитую чем-то, и, наконец, находит на дне хоть что-то нормальное — старую толстовку и джинсы, кроссовки, что-то из прошлой жизни, что жалко выбросить.
Анна с трудом стаскивает с себя брюки, подпрыгивая на одной ноге, натягивает джинсы, думает, что не влезет, но джинсы ей в самый раз. Затем она снимает через голову просоленный свитер, тот сопротивляется, хочет ее удушить, но Анна сильная и побеждает. Она плачет и с отвращением смотрит на блядский лифчик, надетый на ней.
Мимо автомобиля проходят китайские рыбаки. Со смесью ужаса и интереса они смотрят на Анну, и тот, что смелее, спрашивает ее, чем помочь. Анна мотает головой, трехдневная тушь вокруг глаз аккуратно лежит в мешках под глазами, и вдруг до нее доходит, словно сквозь мутную пелену, что китайские рыбаки говорят по-русски, и это, наверное, не китайцы.
Анна надевает толстовку и уже из-под нее вытаскивает лифчик — сначала одну лямку, потом другую, как будто переодевается после купания.
Берег по-прежнему молчит. Анна смотрит на него со страхом и сразу — с надеждой.
Она закидывает в багажник растерзанный чемодан, садится в машину, снова заводит мотор.
Она не смотрит, но знает — литораль пуст.
Мало что обладает таким же терпением, как Анна, — например, океан. День за днем проделывает он этот ритуал — прилив и отлив, потом снова прилив, вода слизывает все следы, все попытки оставить на память сказанное здесь — все смоет или утащит первым же порывом ветра. Вода набегает — и уносит с собой попытку изменить ход вещей. Берег пустынный и чистый. Но всё возвращается. И завтра здесь снова станет вода.
Дорога петляла долго, наконец показались знакомые улицы. Сопка слева, длинные ряды похожих друг на друга домов, почти неразличимых, стоящих неровно — кто выше, кто ниже, совсем не по росту.