Лица

Я обрываю справку на полуслове, потому что одно перечисление дел отряда — ведь еще были установка памятников и обелисков, и поиск родственников, и множество тимуровских забот — заняло бы несколько страниц машинописного текста. Впрочем, об одной истории, связанной с переименованием улицы Сенной в улицу имени экипажа Харченко, я все же, хоть и кратко, но расскажу.

На самолет Василия Харченко отряд вышел совершенно случайно и, можно сказать, в буквальном смысле этого слова: шел по городу и «вышел». В ту пору, то есть в первые годы своего существования, эрвээсы вообще довольно много маршировали, что для маленького Красного Луча тоже было зрелищем. Представьте себе: пятьдесят человек, все в одинаковой форме с погонами, на погонах загадочное «РВС», чеканный, как говорится, шаг и Валентина Ивановна Ващенко впереди с большим портфелем, — впечатляет! Прохожие останавливались, а недоумение на их лицах смеялось выражением радости, потому что не может не радовать молодость, даже если она просто себя демонстрирует.

И вот однажды, когда отряд, сделав паузу, пил газированную воду в палатке на Сенной улице, к Ващенко подошла незнакомая женщина и спросила, что означают «ваши буквы». Получив ответ — «разведчики военной славы», — она произнесла: «Вот оно что!» — не разочарованно, а скорее задумчиво. И добавила: «Тогда скажу вам, если вы еще не знаете, что во время войны где-то здесь, на Сенной, упал американский самолет с советскими летчиками». И ушла. Это было первое и единственное упоминание об экипаже Харченко, давшее толчок к организации поиска. Впрочем, «поиск» — слишком громко сказано, если учесть, что все дело заняло не более двух недель. Поделив между собою кварталы, эрвээсы привычно пошли по домам, как многократно делали это раньше, собирая макулатуру, и скоро нашли свидетелей, которые не просто подтвердили факт, но и вспомнили некоторые подробности.

Это случилось 15 февраля 1943 года. В тот день жители города услышали сильный гул, идущий с неба, и те из них, кто не побоялся выбежать на улицу, увидели горящий самолет. Он явно тянул от центра Красного Луча за его пределы, летел, как бы проваливаясь и взмывая, — один из свидетелей употребил выражение: ковылял, — но дотянуть ему удалось только до окраины. Тут, на углу Стаханова и Сенной, самолет врезался в землю и взорвался. Повылетели оконные стекла из близлежащих домов, повалились заборы, взрывная волна — надо же, и такая деталь засела в человеческой памяти! — разметала по улице откуда-то взявшиеся облигации довоенного «золотого займа». Щадя детское воображение, свидетели одной лишь Ващенко сказали о том, в каком виде был экипаж, и тоже зря, потому что впечатлительность Валентины Ивановны мало чем отличалась от детской. Ребятам же было сказано, что в самолете было четыре человека, но запомнились двое: высокий, в кожаной куртке — наверное, командир, и совсем еще юноша с вьющимися каштановыми волосами — то ли штурман, то ли стрелок-радист.

Итак, самолет упал, и не успели жители опомниться, как на мотоциклах и двух грузовиках приехали немцы. Они оцепили квартал, оттеснили народ, собравшийся было у места падения, но затем, убедившись, что никто из экипажа в живых не остался, уехали. Планшеты летчиков, их личное оружие, ордена и медали они, по-видимому, забрали с собой, а жителям объявили, что хоронить погибших запрещается под страхом смертной казни. Но едва наступила ночь, как несколько стариков, женщин и ребятишек вышли из домов, кто-то приволок старую чугунную ванну, в нее сложили трупы летчиков и зарыли все это недалеко от места гибели. Могилку ничем не пометили, кроме как в своей памяти, а когда пришло освобождение, уже после войны, перенесли останки на городское кладбище. Имен погибших так никто и не знал, а про самолет говорили, что он бомбардировщик, причем, не тяжелый, поскольку всего с двумя моторами, но, странное дело, и не легкий, если судить по экипажу, в котором было четыре человека, а не три. Оставалось бомбардировщику быть «средним», и тогда же родился слух, что он не наш, а, наверное, американский, полученный от союзников по ленд-лизу, — что такое ленд-лиз, во время войны даже дети знали, — но потом и эти разговоры заволокло годами.

Эрвээсы пошли на угол Стаханова и Сенной. Никаких внешних признаков разрушений они, конечно, не обнаружили, однако, к своему великому изумлению и даже ужасу, без всяких раскопок сразу нашли множество обломков самолета. Обломки лежали в канавах, во дворах, едва прикрытые землей, а иногда не землей, а просто пылью. Все это происходило осенью 1971 года, с конца войны прошло уже двадцать шесть лет, с момента гибели самолета еще больше, и получалось, что одной и той же меркой, а именно годами, можно измерять и ценность найденных реликвий войны, и скорость человеческого успокоения.