Лица и сюжеты русской мысли

Определив тем самым трансцендентальный субъект, он подобным же образом определяет и трансцендентный объект: «Что есть чистое “не-Я”? – Это всё, взятое в ранговом отношении реальности – упорядоченное всё, поскольку оно реально»[449]. «Всё» здесь – словесный символ для актуальной бесконечности как знания (идеального), так и реальности как его объекта. Всё есть «весь ряд» актов осознания (рефлексии) или актов, условно, «овеществления» (обратные рефлексии). Они тождественны: «По реальности, абсолютное Я есть то же, что и абсолютное не-Я, и оба они равны любой конечной потенции. Всё – во всём, и потому всё равно всему»[450]. Это равенство всего единичному акту (потенции), в него входящему, обусловлено тем, что в нем представлен весь бесконечный ряд актов. Все – амплифицир о ванное, как могли бы сказать Мамардашвили или Флоренский[451], единичное. Эту же мысль о. Павел высказывает и таким образом: «Всякая наша мысль затрагивает бесконечность знания. При всяком познавании шевелится в душе все знание». То же самое верно и относительно «вещей» как объекта знания: в каждом вещном движении «шевелится» весь вещный универсум. Или, иначе говоря, «ограниченное есть безграничное, часть есть целое, одно есть всё, ἕv ĸαὶ πᾶv, условное – безусловное, временное – вечное»[452]. Философия абсолютного тождества Шеллинга и теория множеств Кантора ведут о. Павла к утверждению правоты неоплатонизма, к редукции временного к вечному, относительного – к абсолютному. Сделаться мудрым, подытоживает свою гносеологию о. Павел, значит понять, что «не злоба дня распространяется на вечность, а вечность смотрит из глубины злобы дня»[453]. И так о. Павел не только мыслил, но и жил, откровенно скучая на заседаниях, когда обсуждалась политическая и общественная злоба дня[454].

Формула ἕν ĸαὶ πᾶν (‘единое и всё’) – классическая формула философии всеединства. Несомненно, пантология Половинкина генетически восходит к неоплатоническим философиям всеединства, причем резонно предположить, что ее непосредственным источником мог быть именно Флоренский, творчество которого, как и вся тесно связанная с идеей всеединства традиция русской религиозной философии, в эксплицитном виде осталось за кадром рецензируемой книги.

Как я уже сказал, философская традиция всеединства первостепенное значение придает оппозиции единого и многого, диалектическое философствование вокруг которой и создает ту или иную конкретную форму «всеединой» философии. Этой традиции оппонирует традиция экзистенциальной мысли, в кругозоре которой указанная оппозиция отодвигается на задний план, а на передний план при этом выдвигаются другие базовые оппозиции, прежде всего такие, как бытие / ничто, подлинное/ неподлинное. Между ними идет продуктивный спор, непрекращающийся и по сей день и стимулирующий развитие философской мысли. Не имея возможности на нем остановиться, отметим только различие в установках и акцентах по отношению к развиваемой ими онтологии. Обе традиции стремятся к подлинной онтологии. Но по-разному. Если сказать кратко, то по сути дела «всеединщики» видят собственную форму онтологически значимой истины (бытие-истина) в категории объекта: чем объективнее нечто, тем реальнее и истиннее оно. Напротив, экзистенциальная установка стремится использовать онтологический ресурс субъекта, подвергая объективацию критическому анализу. Для «всеединщиков» «экзистенциальщики» выглядят психологистами и субъективистами, а для «экзистенциальщиков» всеединая философия представляется натурализмом и космизмом, лишенным принципа личной свободы.

Однако важнее их расхождений их сходство, состоящее в том, что оба направления признают духовный характер реальности. Оба течения мысли отвергают как материализм, так и отвлеченный идеализм, например, кантианского типа, хотя степени критики последнего у них не совпадают. Так если П. А. Флоренский считал учение Канта «Столпом Злобы Богопротивныя»[455], то другой русский философ, ставший одним из ведущих философов Франции и способствовавший экзистенциальной трактовке Гегеля, А. Кожев, напротив, считал Канта первым по-настоящему христианским философом. Творцы экзистенциальной мысли XX в. спорили с Кантом, во многом с ним не соглашались, но не отвергали его подобным о. Павлу образом. И это – неспроста: в Канте они принимали скрытый в его философствовании тезис о фундаментальной значимости субъекта, отвергая его гносеологизм и обезличенность «всемского» трансцендентального сознания.