Лица и сюжеты русской мысли

Так уж сложилась судьба русского философствования, что оно, прежде всего, в своем магистральном русле религиозно ориентированной мысли является достойной ветвью великой русской литературы. Отсюда и характерные его черты – личностный характер познания, экзистенциальность и художественность слова, крупно-масштабность взгляда и отвага умозрения. Только педантам и доктринерам от позитивизма эта совокупность черт, указывающая на прямое родство русской философской мысли с литературной культурой, кажется слабостью. Да, верно, даже высокой пробы литературности для философии недостаточно. Это так. Но еще опаснее порвать эти живоносные культурные корни, угроза чего в последние годы заметно возрастает.

Поэтому неудивительно, что кому-то работы, представленные в этом сборнике, покажутся «несовременными». Опять, скажут, вы цитируете Флоренского, Розанова, Эрна и Булгакова с Бердяевым! Доколе?! Что ж, молодежь всегда хочет своих кумиров. Некогда один молодой, в вызывающе желтой кофте футурист призывал юных радикалов скинуть Пушкина с «корабля современности». А кого хотел поставить он на его место? Крученых, Бурлюка в паре с действительно гениальным, но косноязычным Велимиром Хлебниковым? Или себя, «красивого, двадцатидвухлетнего»? Да, самоутверждение – понятный в своей естественности мотив напористых молодых амбиций. Но плод благодатный он приносит лишь в том случае, если движет ими не в ущерб истине, не в противовес высшим ценностям духовной культуры, а ради их утверждения. Положа руку на сердце, спросим себя: разве мы сами или молодые ниспровергатели философов Серебряного века уже создали что-то такое, что превзошло бы их – великих мыслителей России? Молодые борцы с «традиционализмом» скажут, что свет исходит по-прежнему с Запада с его трезвым научным позитивизмом, безостановочно движущимся вперед, как и сама наука. Но в легенду неукоснительного прогресса и неизменного за-падоцентризма мало уже кто по-настоящему верит. Формулы и примитивные ответы давно уже всем набили оскомину, причем неважно, говорим ли мы ex Oriente lux или, по интеллигентской привычке, рассказываем красивую сказку о «чистом и пушистом» Западе с его «чудесами». А потому не лучше ли вполне традиционно верить, что «дух дышит, где хочет», и спокойно возделывать свой «садик», памятуя, однако, о стыковке его с другими близлежащими и даже отдаленными садами и садками философской и всяческой культуры?

Как тут не сказать о пресловутой «соборности»? Если это русское слово кому-то претит, то пусть он вспомнит такое западное и к тому же нобелевское имя, как Анри Бергсон. Ведь это он писал о философском предприятии как о деле кооперативном, если угодно, «синергийном». «Необходимо, – пишет А. В. Соболев, – счастливое стечение обстоятельств, которое собрало бы в одном месте людей, взаимно вдохновляющих друг друга» (с. 100). Вот в этом, попросту говоря, и состоит «соборность» всякого культурного, в том числе философского, деланья. Ян Амос Коменский, один из зачинателей проекта модерна, называл плодотворное взаимодействие людей «соработничеством». А. В. Соболев подчеркивает в нем момент «вдохновения». И в этом есть большой смысл. Скажут: вдохновения для философской мысли мало. Да, нужно и кое-что другое, но что такое подлинная философская мысль, если она не рождена на гребне духовного подъема, в порыве интеллектуального вдохновения? Поэтому мы согласны с тем, что «невдохновенная мысль не может быть философской, как не может быть бездарной поэзия» (с. 100). Впрочем, на наш взгляд, в этих словах есть и некий «пережим»: вдохновением живет вся настоящая культура, а не только поэзия и философия. Вряд ли оправданно называть момент творческого озарения, например, у математика «философским» актом в его исканиях. Творческое начало, сущностно неотделимое от homo sapiens, ни философия, ни поэзия «приватизировать» не могут. Здесь, однако, есть предмет для серьезного разговора. Слишком уж одномерно ориентирующееся на поэзию понимание философского делания имеет свои «рифы». Да, на сегодняшний день, когда из-под не до конца еще рухнувших обломков «берлинской стены», маркирующей «германский плен» отечественной мысли, мы так и не выкарабкались, призыв к вдохновенной, ярко и выразительно оформленной философской речи как никогда актуален. Да, спокойно, без ажиотажа приглядеться к французской философской традиции с характерной для нее гуманитарной составляющей, с человекомерной формой ее классического дискурса сейчас для нас было бы кстати. Но надо знать меру и в утверждении самой правоты нашей, ибо и она ведь не свободна от преувеличений!