Лица и сюжеты русской мысли

Вопрос свой А. Н. Паршин ставит так: «Русская религиозная мысль: возрождение или консервация?» (с. 74). Не так давно на конференции по истории философии Э. Ю. Соловьев задал похожий вопрос о статусе истории философии: театр она или музей? Мне вспоминается замечательный интеллектуал, ученый и мыслитель, Юлий Анатольевич Шрейдер, сопоставлявший науку с цирком. Тогда в науковедческих и методологических кругах увлекались идеей «репрезентатора», которую развивали М. А. Розов и Ю. А. Шрейдер[556]. Так и в указанных нами дилеммах тоже речь идет об образном представлении сущности предмета: у А. Н. Паршина – русской религиозной мысли, у Э. Ю. Соловьева – истории философии. «Возрождение» мыслится как реактуализация, или реанимация, жившей некогда русской религиозной философии. «Консервация», естественно, представляет собой «музеизацию» ее материальных следов, т. е. «текстов», как привыкли говорить со времен структуралистского бума. В понятие «консервации» входит, конечно, систематизация текстов, их комментирование и т. д. Остаемся ли мы в настоящий момент в зоне такой «бифуркации» или уже вступили на один из этих путей? Ответ напрашивается такой: и возрождение и консервация – оба отношения к наследию русской философской мысли, на наш взгляд, имеют место в нашей философской жизни.

Научное мышление немыслимо без жестких дилемм (или – или). А. Н. Паршин – строгий ученый, и он их ставит. Соотношение «и – и» встречается в жизни чаще, чем «или – или». Но без идеализаций нет науки. Понимание обязательно включает их, но его рост и углубление немыслимы без способности преодолевать рационалистическую магию дилемм и идеализаций. И сам А. Н. Паршин нам это демонстрирует, преодолевая сформулированную им же дилемму: или между наукой и религией никакой связи нет, или «наука выше и богословие нуждается в “исправлении” в соответствии с современными научными данными» (с. 85). Его проект состоит в том, чтобы исследовать, что же богословие может дать науке: ведь, справедливо утверждает он, «высшие сферы бытия должны просветлять низшие, а не наоборот» (с. 87). Понятно, проект этот немыслим без понимания того, что современная наука сущностным образом доступна изменениям в самих своих устоях.

Здесь мы не можем не процитировать отсылку автора к известному высказыванию Ньютона «о мальчике, отыскивающем камешки на берегу непознанного океана истины» (с. 86). «Мальчик» – это мы сами, вся наша наука и философия. Правота этого высказывания, пишет А. Н. Паршин, «еще откроется будущим поколениям ученых в своей суровой простоте» (там же). А раз так, то следует всерьез посмотреть, что же наука может «взять» у богословия. И он пунктиром намечает некоторые области, где такое, по его мнению, вполне возможно и желательно. Суть направления мысли, формулируемого А. Н. Паршиным, – продолжение импульса, идущего от П. А. Флоренского: «Флоренский стремился к синтезу древних и ультрасовременных идей» (с. 133). К этому же стремится и А. Н. Паршин в поисках творческого обновления научной мысли, опираясь на наследие православного богословия.

Его подход к русской философии с позиций строгого, но широко мыслящего ученого нам представляется, по меньшей мере, интересным, заслуживающим того, чтобы его развивали. Но с отдельными его высказываниями мы не согласны. Это, например, касается его оценки Николая Федорова с его космизмом, который он определяет как «мужской переворачивающий землю и весь космос проект» (с. 82). В учении Федорова с его культом предков и родовой стихии в целом нам видится не только это, но еще и его «женская» компонента. Не случайно, на наш взгляд, и то, что именно женщины стали у нас самыми пассионарными исследователями и пропагандистами его удивительного творчества.