Лица российской национальности. Сборник рассказов и эссе

Романом "Истинная жизнь Себастьяна Найта" Набоков вошел в англоязычное литературное поле. Теперь он мог также переводить свои старые русские произведения на английский, как сделал он с "Камерой Обскурой" в 1938 г., сменив название на "Свет во тьме" (в 1969 году этот вариант романа будет экранизирован режиссером Тони Ричардсоном). Вообще «Себастьян Найт» очень близок по стилю исполнения таким вещам, как "Луна и грош" С. Моэма или "Доктор Фаустус" Т. Манна. Образ западного художника, разрыв с толпой и ценителями своего таланта, одинокая гибель – вот что категорически сближает Найта, Леверкюна и Стрикленда. Это сложившиеся, уверенные в своем гении художники, отдавшие великому искусству свою жизнь. Себастьян Найт предшествует таким героям Набокова, как Джон Шейд из "Бледного огня" и писатель R из "Прозрачных вещей", но никогда уже писатель Набоков не будет замыкаться в тексте на подробном описании только одного героя – пусть и духовно близкого самому себе.

1942 и 1943 годы проходят для Набоковых довольно спокойно, Наб утверждается в колледже и становится членом Музея сравнительной зоологии в Гарварде. Он даже получает годовую стипендию Форда как перспективный писатель! В 1944 году Набоков заканчивает для американского издателя биографическую статью о Н. В. Гоголе – наиболее ценимом им русском прозаике. Эпиграф из "Записок сумасшедшего", которым открывается эссе «Nicolay Gogol» , довольно точно передает, по мысли Наба, тематику гоголевского творчества: "За что они мучат меня?", "…дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней", "Вон небо клубится передо мной; звездочка сверкает вдали", "…с одной стороны море, с другой Италия", "Матушка, спаси твоего бедного сына… ему нет места на свете! его гонят". Пять разделов "Николая Гоголя" посвящены этапам жизни великого писателя и анализу трех его лучших вещей: «Ревизор», "Мертвые души" и «Шинель». Разумеется, как и в «Даре», Набоков по-своему интерпретирует факты жизни Гоголя, иногда набоковский стиль явно подминает под себя чисто научный анализ: " Он распустит все свои паруса на крепчайшем ветру и вдруг заскрипит килем по каменистому дну чудовищного непонимания… ", " Пушкин… под присмотром равнодушного, распутного царя, невежды и негодяя, чье царствование, все целиком, не стоило и страницы пушкинских стихов ".

Набоков отмечает в «Ревизоре» сценическое искусство Гоголя, умение великого драматурга творить персонажей "из воздуха" – по ходу побочного действия. Это особенно заметно в мимоходом сказанных репликах Хлестакова, Городничего, Добчинского-Бобчинского. Набоков справедливо отмечает также важность авторских ремарок в пьесе: " Потусторонний мир, который словно прорывается сквозь фон пьесы, и есть подлинное царство Гоголя ". Говоря о поэме «Мертвые души», Набоков на нескольких страницах своего убористого эссе рассуждает о пошлости и образе Чичикова как типе «пошляка». Набоков заставляет своего читателя лучше понять искусство Гоголя, останавливая внимание на знаменитых гоголевских ретардациях, рассеянных по роману. Он делает ряд интересных литературоведческих наблюдений по тексту поэмы: назначение картин в доме Собакевича, параллельность описании чичиковской шкатулки и въезда в город помещицы Коробочки и т. п. О повести «Шинель» Набоков замечает, что это " гротеск и мрачный кошмар, пробивающий дыры в смутной картине жизни ". Некоторое сомнение могут вызвать отдельные афоризмы Набокова, разбросанные по эссе: "У Гоголя такие сдвиги – самая основа его искусства", "Живот – предмет обожания в его рассказах, а нос – герой-любовник" и т. д. Хотя эти набоковские заявления и имеют свой дополнительный смысл, если считать жанр эссе полярным между научной статьей и художественным текстом. Основная, на наш взгляд, ошибка Наба в подаче Николая Гоголя американскому читателю – отказ русскому классику в значимости его общественной позиции. Сам демонстративно далекий от политики, Набоков навязывает эту позицию и Гоголю, что выглядит некоторой натяжкой и отходом от реальности. И «Ревизор», и "Мертвые души" писались Н. В. Гоголем в том числе и в надежде на изменение общественного сознания России 1830–40-х гг. Другое дело, нельзя не согласиться с Набом, что " его [Гоголя] произведения, как и всякая великая литература, – феномен языка, а не идей ".