Лица российской национальности. Сборник рассказов и эссе

Мы стали встречаться в городе, всегда возле одного места – на перекрестке улиц Белогвардейцев и Братьев по Духу. Она ехала на это свидание из Центра – минут тридцать на автобусе, а я проходил до места всего 234 шага (я считал), если идти от двери общаги. Но чаще опаздывал все же я… Подруга целовала меня при каждом удобном и неудобном случае, а мне быстро приелись эти мокрые и грубые поцелуи… Она любила носить тогда (стоял июнь месяц) короткие узкие юбки и блузки с довольно открытым вырезом, и прохожие мужики внимательно смотрели на ее полные красивые ноги и выпирающую грудь, а это бесило меня и портило мне настроение. "Ты предпочел бы гулять с уродиной в длинных штанах? – спрашивала она меня ненароком и заливисто смеялась. Эти ноги принадлежат только тебе, милый!". Вообще-то мне было приятно, если честно. И вообще, когда вас так любят, это жутко приятно, что говорить! особенно, если вы сами не слишком увлечены. Я купался в лучах собственного величия и даже стал поучать свою взрослую подружку. Она, конечно, все слушала /точнее, внимала!/ и даже иногда поддакивала. Я выплескивал на нее весь бред своих мыслей, требовал от нее безоговорочного признания собственного величия, и она, скрепя сердце, кивала и говорила, что "очень-очень верит в меня". Я тогда в собственном воображении выглядел для нее неким богом, сошедшим к земной женщине, как Зевс к Данае. Я видел восхищенный отблеск самого себя в ее темных, насмешливых глазах и наслаждался этим отсветом. Конечно же, я был глуп и неопытен… В итоге, я достиг прямо противоположного результата – она потихоньку стала смеяться надо мной. Вот и все.

Глупая безмозглая кукла, годная только для одного дела! Вот кем она была на самом деле… Что могла она понять в моих монологах с цитатами из Ницше, Шопенгауэра и Достоевского? Зачем я все это говорил ей? Зачем опускался до этой бестолковой дряни… Дурак!

Вскоре Подруга, почувствовав некоторую мою привязанность к ее ловкому телу и полным плотоядным губам, стала посматривать на меня как на подходящую партию для замужества; дескать, после свадьбы-то дурь выйдет! Я как-то прозевал этот переход в ее отношении и оказался к нему не готовым… Тем более в июле я уехал в деревню на практику и больше месяца мы не виделись. Там, возле деревни Шпулино, были какие-то нелепые раскопки, и двадцать дней я проторчал в этой дыре, днем копаясь в песке и глине, а вечером – пытаясь заснуть в двадцатиградусную духоту, под писк комаров и пердеж соседей. Но без этой практики меня не перевели бы на следующий курс, и я вынужден был терпеть. Вернувшись домой, я даже на время забыл о ней, наслаждаясь бездельем и обильной едой (в Шпулино не было даже кафе, и мы ели то, что делали нам из консервов и овощей наши бестолковые сокурсницы), походами по старым, чуть ли не забытым местам и купанием в озере и окрестных прудах. В начале августа она позвонила и предложила приехать к ней, я сослался на дела и хотел перенести встречу на неделю позже. Но Подруга была непреклонна и требовала приехать быстрее. Я спорить не стал, но вернулся в Город, как и планировал, – ни днем раньше. Два дня я не мог ее поймать по телефону; Подруга вдруг исчезла для меня, а противный, звенящий голосок ее матери изобиловал снисходительными интонациями. Я даже стал беспокоиться, не разрубила ли она первой наш непрочный союз.