Лицедей. Сорванные маски. Книга вторая

Сегодня я забрал его жизнь. И оставил здесь, где он провел большую часть своей жизни, в стремлении оставить в истории след, уродуя и истребляя маленьких детей. Вздрагиваю, и глотаю слезы. Вчера я видел их.

Десять. Я даже сосчитал их. Десять пятилеток. Крепкие мальчишки резвились в боксе, не подозревая, что уже возможно завтра их не станет, а те, кто чудом останется жив, навсегда канут в кровавых лабиринтах Черты.

Промучившись всю ночь от бессонницы, я пробрался в лабораторию и долго смотрел на спящих детей. Решая. Анализируя. Взвешивая все риски. А уже утром стоял перед стариком, я никогда не называл его по имени, так как они просто забрали мое, умело дергая за те нити, которые он сам вложил мне в руки. Правильно подобранные слова, слог за слогом привели его в ловушку.

Теперь он будет здесь вечность.

Смерть его не была легкой и быстрой. Но, нужно отдать должное старику, он достойно принял ее. Долго ломался и не хотел говорить. Но ведь у меня все говорят. И он это отлично знал.

И заговорил.

Планы. Серии вакцин. Описание действия каждой. Слушая его, меня била дрожь отвращения. Они знали, что дети не выживут. Им нужно было проверить степень мутации, чтобы потом перестроить код.

Блять. Смотрю в сморщенное лицо, и задушить хочу. Но сдерживаюсь. Не будет быстро. И безболезненно не будет.

Я мучал его до самого заката. Умываясь его кровью, как когда – то обещал ему. Выдрал живьем его гнилое сердце, и вложил ему в руку. Он с удивлением глянул на него и отошел в ад.

В эту же ночь я спалил лабораторию. Никто не выжил. Никого не пожалел. Все сто двадцать человек, трудившихся на «благо» своей страны заживо сгорели.

Под утро отвел детей в скалы, где они провели почти месяц, предварительно снабдив припасами. Они так ничего и не узнали. Продолжали весело резвиться, наслаждаясь жизнью, которая едва не оборвалась в жутких муках.

Уже к вечеру я держал в руках анализ исследований, проводимых надо мной. Внутри все дрожало от жалости к самому себе. Своей загубленной судьбе. Тогда я впервые и единственный раз в своей жизни заплакал. Слезы катились по каменному лицу, окончательно смывая все то, чем я так мечтал. Ярость сгорела вместе с тлеющей бумагой, которая хранила роковую запись о мутирующем геноме.

И первым делом выбравшись отсюда, я добровольно себя стерилизовал.

***

Возвращаюсь в реальность, и вижу спящего сына. Сын. В который раз повторяю про себя. Смакую это чужеродное слово. Привыкаю к нему. Он развалился на моих руках как на кровати, свесив одну ножку, для удобства второй уткнувшись мне в живот. Пухлый ротик приоткрыт, из него доносит едва слышное сопение.