Читаем Лицей 2019. Третий выпуск полностью

Стоит ли говорить, что из всего этого получился обыкновенный и скучный кухо́нный мордобой? Только стараниями Зиночки он не превратился в поножовщину. Вот нечего ей делать, кроме как с криками и угрозами вызывать милицию, разнимать двух дебилов. При том что одного из этих-то дебилов она всё-таки любила! И всерьёз. И надолго. Так, может, его бы и того? Компенсация, так сказать? Зиночка не захотела.

И что теперь? Где эти господа все пребывают? Ну, это несложно рассказать. Антон и Михаил — где прежде. На разных кухнях гниют, над этим рыдают, рыдают — и хмелеют ещё пуще. Обыкновенная русская история. А Зиночка что? А, ну так она взяла и устроилась на судёнышко в Балтийском флоте: куда-то там они плавают…

Нравоучительно малость? Есть такое, торчит эта сволочь своими рёбрами там и сям. Простенько? Ну да, и эта гадость водится тут где-то. Но что ж поделать-то? Не я такой — история такая! История!

февраль 2017

Хороший фашист

— Когда я вырасту, а ты снова будешь маленьким, я тебе тоже ничего не буду разрешать!

Иван Сергеевич улыбнулся в чубук трубки, издал водяной звук и пустил облачко. Жена молчала у раковины, намыливая тарелку. Ванька — стоял в углу на коленях и бунтовал. В голые его коленки впивался жёсткий горох. Удачно его мама из деревни привезла: три банки.

— В углу разговоры не полагаются, — проговорил Иван Сергеевич, дождавшись паузы между облаками. И прибавил — так, будто в кухне были только он и жена: — В кадетский корпус его надо.

— Ты слишком строг.

Иван Сергеевич встал и пошёл с кофе на балкон. Он знал: стоит ему выйти из кухни, как у них начнутся нежности. Из угла-то она его, может, и не выпустит, но горох точно уберёт. Это раздражало.

Под балконом суматошничали машины, улицы покалывал дождь-партизан, кофе обжигал нёбо, дымок сносило на соседний балкон. На крыше дома напротив красовались огромные, ржавые, прогнилые буквы:

КРАСНОЯРЦЫ, БОРИТЕСЬ ЗА ГОРОД ВЫСОКОЙ КУЛЬТУРЫ!

Когда знакомые его спрашивали: «Ну, как на работе?», он неизменно отвечал: «Как всегда, вешаемся». Иван Сергеевич преподавал историю и обществознание в школе. Дети — гнусные и непослушные создания.

У него в классе был наперсник. Сегодня доложил: оказывается, школьники учинили организацию «Народная расправа» — супротив него, Ивана Сергеевича! Стало понятно, куда делся журнал, кто обоссал тряпку и почему каждую неделю ему приходит «Прибыльное свиноводство».

Кошечка перебежала дорогу в неположенном месте, её чуть не сбила машина. Сердце Ивана Сергеевича съёжилось; он случайно вдохнул трубку лёгкими — дым оцарапал горло; ещё долго пришлось отплёвываться.

Ничего! Он им спуску не даст! Списочек у него здесь — в кармане. Завтра Иван Сергеевич снесёт его к завучу… А если не поможет — у него есть свои методы. Выносить детей на стульях в коридор — это в прошлом: так ни уважения, ни страха не добьёшься. Зато он может подавить любую инициативу. Фига без масла им, а не театральный кружок! И хороший друг в органах есть. Раз — звоночек… Будет им расправа!

Вечернее небо слоится: стылые облака сверху, тёплые — стелятся ниже. Луна скромно выглядывает… Нет, ладно бы только дети, но и коллеги-то ничем не лучше: худоумные сплошь. В прошлый четверг к Ивану Сергеевичу подошёл учитель литературы и сказал что-то вроде:

— Опять про Пушкина им рассказывать… Уже не могу. В печёнках этот Пушкин у меня сидит! И хохочет…

Иван Сергеевич тогда хмыкнул и промолчал. Он давно подозревал, что учитель литературы едва осилил букварь…

Ванька вот совсем не читает. Как он в школу-то пойдёт? Будут говорить — у Ивана Сергеевича умственно отсталый сын. И говорить-то будут те, которые сами отстали! Директриса читает Флобера по-русски. Завуч — не знает, когда была Египетская кампания Наполеона. Учитель физики не отличит Второзаконие от Послания к Римлянам. А на физрука можно экскурсии водить. Это интересный экземпляр: мыслительный процесс он остановил очень давно.

Притом ведь травят, ведь интригуют, ведь думают, что Иван Сергеевич зазнаётся… Не понимают, что такое трудиться во имя общего дела. Думают, образование — это шутки. А что плохого в том, чтоб требовать уровня от учителей? Провинция!.. Но в Москве, пожалуй, и того хуже: они всё знают, но ничего не понимают.

Иван Сергеевич постучал трубкой о перила: вытряхнул пепел и вернулся в комнату. Кофе давно сделался невкусным.

— Встаём завтра в семь? — спросила жена. Столп полотенца высился над её лицом. Она уже успела помыться и красила ногти на ногах.

— Да, в семь.

Ограниченная, слабая, ничтожная. Сказал ей что-то про Рембо, а она спросила: «Это Рэмбо который?» Как Иван Сергеевич умудрился связаться с ней? Он сам не знал. Живут теперь в этой душной однушке — как клопы.

— Завтра твоя очередь вести Ванечку в детский сад, — прибавила она.

— Я знаю.

— Если он будет хорошо себя чувствовать…

— Он уже хорошо себя чувствует.

Иван Сергеевич прошёл в кухню: гороха, разумеется, не было.

— Вставай, — сказал он.

Ванька встал и бросился к отцу. Чуть не плача, обхватил его ногу:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия