Лицей 2019. Третий выпуск

— Да-а-а, — я попробовала вчитаться, но опять увидела: «нежные плечики дышали фиалками» и «вселенная затаилась в её очах». — Да-а. Войдите.

Явился, раздолбай: подбородок боится выступать и нежно поддаётся, чёрные волосы засалены напрочь, нерешительный рот застыл в вечной улыбке не то кота, не то кролика. Одет кое-как: синий жилетик в лишённую вкуса клеточку; воротник рубашки распахнут — наверняка отлетела пу…

— Как работа? — спросил Рома, заложил руки за спину и навис над столом — будто бы не мешая.

Я приподняла очки и ухватилась за переносицу (она стонала):

— Да никак. Опять все счастливы, все целуются. Аудитория не поймёт.

— Не хватает мрака?

— Именно.

Я надела очки и потянулась к кофе — темновато у нас тут, одна только лампа следака; меня окружают бумажки, кипы, талмуды́, — я потянулась к кружке и нащупала пузатую бутылку. Поднесла на свет:

— Это что? Коньяк?

— Коньяк.

У Ромы взор мерцал.

— Убери это. — Я протянула ему бутылку и поправила неприлично распахнувшуюся шаль.

— Но у тебя день рождения, вот я и…

— Убери, я сказала.

Нет, я пью — просто редко: раз месяца в четыре нарезаюсь, как настоящая свинья. Правда, одна. И на обед я не хожу (терпеть до ужина дешевле выходит). И курю ровно четыре раза в день (пять — уже разврат). Рома знал это. На что он вообще надеялся?

— Ну ладно. — Рома спрятал бутыль в саквояж. — Выпить, пройтись… Разве это криминал?

— Сам видишь, сколько работы.

Он не уходил и невыносимо хрустел пальцами.

— Что за текст-то хоть? — Он взял одну из похеренных страниц.

— Похоже на… Ну, помнишь, тот парень, что «Вечер у Клэр» написал? Почти то же самое. Только без зазнайства и повеселей.

— Так плохо? — Он всматривался в буквы. Потом отвёл страницу и посмотрел на меня так, будто я тоже буква. — Ты знаешь, что у тебя усталые веки?

— Знаю. Я как родилась — так сразу и устала.

Рома ещё несколько времени повертел в руке какой-то карандаш, потом щёлкнул краем рта и ушёл. Наконец-то.

День рождения… Подумаешь! — ещё раз облетела Солнце. Уж как мне потрудиться-то пришлось!.. А ведь забавно. Бо́льшая часть праздников отмечает оборот колеса: беспомощно ставит на нём отметку. Всё повторяется-ряется-ряется. И мы ещё радоваться должны! Чему?

В окно ветка постучала. Это и есть тридцать лет?..

Это не ветка была — это редактор. Я поскорее схватила страницу и сделала вид, будто читаю.

— Кхм-кхм-кхм! — Он чуть не упёрся животом мне в ухо.

— Да? — спросила я, понимая, что он не отвяжется.

— Слушай, тут такое дело…

— Ну?

— Помнишь ту поэмку, что я тебе пг’иносил?

Он был картавый, в твидовом пиджаке, похожий на плюшку; вместо носа — корень имбиря. Он был достоин только презрения, зато — от всей моей широкой души.

— Да, помню. Она прошла, — сказала я.

— Видишь ли… — Он облокотился о стол и дохну́л чесноком. — Мне её на Бг’юсовых вечег’ах читать пг’едложили. Можешь вымаг’ать букву «г’»?

Я припомнила поэму. Действующие лица: раввин, разбойники, рабочие, революционеры, рифмачи, румыны и русские. Все они расшвыривают, расфуфыриваются, расцеловывают, расчленяют, ранят, режутся (о разные робеющие и дряблые сердца), рапортуют, разочаровываются, ребячатся, разведывают и радуются.

— Послушайте, Михаил Семёныч, но это уже будет совсем иная поэма…

— Это не стг’ашно. Ты вымаг’ай, пожалуйста.

Он выпрямился, мерзко постучал себя по пузу и ушёл. Я наклонилась к столу. Ящик был вонючий: внутри лежала поэма. Я провела пальцем по корешку: послушала хруст и хлоп. Страниц двести — не меньше.

Откинулась на спинку, положила руки на макушку, вслушалась в хлёст ветра за окном. Раньше полуночи мне отсюда не уйти.

Эльба, пиво, родина Шиллера. Надо было там оставаться — доучиваться. А ведь можно было. Жизнь без проблем, без картавых редакторо́в, на расслабоне… Впрочем, не страшно: отпуск раз в четыре месяца — и езжай, не хочу! На поводке, конечно. Что я — хуже, чем все? И не лучше. Да и пиво я не люблю.

Влетела секретарша — не моя, одна на всех — Муся. Она ужасная клуша, но царство букв — оживляет.

— Звонил Вениамин Леоньтич, просил поработать над рукописью.

— Это который шепелявит?

— Он самый. Ещё он сказал…

— Передайте, что я занята. У меня день рождения.

Муся умолкла. За окном подвывало.

— Поздравляю… — Её малокровные щёки покраснели.

— Да, да. — Я опять уткнулась в листки.

Дверь хлопнула, я осталась сидеть. Паршивое кресло — в мякоть проваливаюсь, и спина потом болит. Нет, вот лежать бы мне у моря… И чтоб мавры с опахалами…

Теперь шепелявый, значится? «Р», «ш», «щ» — кто следующий? Так от алфавита шиша не останется! Нет, одна буква неистребима: Я! Я! Я! Я!

А всё-таки — вот, день рождения. Имею право уйти пораньше. А на улице вечер дождит… Впрочем, я и Антарктиду предпочла бы сидению здесь. Никто обо мне не знает, никому я не нужна. И тридцать лет.

Сотворены по образу и подобию Ихнему… Экстренное предложение! За хорошее поведение продаётся потрясающая путёвка в Рай: комфортабельные квартиры, тёплая вода, хорошая кухня, сауна, бар, аниматоры… Не слишком-то верится. Не слишком.