Лицей 2020. Четвертый выпуск

Жарков по правилам был должен указать номер игрока, загнув пальцы, но сейчас он спрятал руки в узких карманах. И только начал понимать, что за какой-то мимолётный час убил двоих, и даже больше. Может быть, не сам лично убил, но чем отличается заказчик преступления от исполнителя.

Вспомнил, как убивал прежде. Приходилось же убивать. Впервые при задержании, когда отстреливался и попал. Потом был Кавказ и выход, где закрывали «боевые». Тогда все стреляли и он стрелял. И, наверное, убивал, потому что все друг друга убивали. И просто смерть, очень близкую, видел: умирали на глазах потерпевшие от телесников, передозные наркоманы умирали, случайные (почти как сейчас) без вины, не к месту, кем-то определённые жители его не самого спокойного района.

А сейчас вот определял — он, будто наделил его кто-то особыми полномочиями. Словно стал тем, кто вправе решать, кому жить, кому не стоит, — хватит, пожил, дай теперь другим нажиться.

— Мафия должна сделать выбор, — требовал голос.

«Я не мафия», — хотел произнести Гоша, но тогда бы игра закончилась его моментальной смертью. А ему в принципе не только хотелось, но и нравилось жить. С женой окончательно помирился и, кажется, был готов к предстоящему отцовству. Работать любил, потому что труд, как известно, облагораживает. Он раньше людей защищал, а теперь убивал их и сам не понял, как так получилось. Не в боевых условиях, не на службе, а в мирное время, в дурацкой игре, в мразотном подвале. Он прямо вот-вот мог убить очередного, очередную, очередных.

Очередь требовала смерти. Выгодно убрать шестого, который начал догадываться, но убить его — значит подтвердить собственный статус для остальных. Порешить студента — нет: молодой совсем и умный, разве можно. А девушки, женщины — да зачем вообще пришли сюда, ненормальные.

— Необходимо помнить, — настаивал ведущий, — если мафия умышленно молчит, выбор всё равно состоится. В таком случае город ждёт двойное убийство.

— Да выбери ты уже кого-нибудь, — бросил сквозь сон шестой участник.

— Только не меня, умоляю, — шептала сама себе женщина в красном. Она поняла: проси не проси, а смерть всё равно придёт.

Жарков осторожно вытащил из кармана руку. Подумал, как вытаскивает руку и как это неправильно и страшно звучит. Решил, если выбирать, то всё-таки шестого. Приподнял локоть, выставил ладонь, но ведущий его опередил и обозначил:

— Мафия отказалась делать выбор. Наступает утро, и решение принимает голос.

Красивые гестаповцы и некрасивый карлик шли строевым шагом, едино ударяя подошвами и каблуками о прочный звучный пол. Они заняли центр, карлик нарушил ряд и сделал шаг вперёд. Жарков видел его красные бычьи глаза, белую сахарную кожу, толстые африканские губы. Карлик улыбался и, казалось, испытывал настоящее человеческое счастье, когда заряжал пистолет. Он занёс высоко руку, остановил движение и, прищурив левый глаз, устремил ПМ в Жаркова.

— Я не мафия, — сказал Гоша, но карлик всё равно выстрелил.

Жарков успел рассмотреть, как два гестаповца поочередно расстреляли женщину в красном и женщину в зелёном. Шестой бросился на карлика, но гестаповцы опередили, и того не стало. Математик даже не боролся — его убили последним. Завыл прочный шум. Ни крика, ни свиста, ничего не услышал. Упал и перестал.

* * *

Стучали в дверь. Тук-тук — билось сердце. Бац-бац — колотилось оно. Задёргали ручкой, ударили ногой.

На цыпочках подошёл к двери. Так, наверное, поступали жулики, когда он сам приходил на обыск или задержание, когда брал и забирал, и не разбирался, за что и почему. Неслышно, не дыша, одним глазком — в глазок рассмотрел. Они. Трое. Гестаповцы-красавцы с цветами и уродливый карлик с вечной улыбкой. Красные розы с длинными зелёными стеблями, по четыре у каждого, и ещё один плотный мясистый бутон, прицепленный к белому пиджачному лацкану.

— Я не мафия, — сказал Жарков и сам испугался. Неужели вслух сказал, неужели не шёпотом даже. Карлик опять потянулся к дверной ручке, а гестаповцы стояли не двигались, как две нерушимые колонны древнего храма истины.

Бам-бам-бам — стучал крохотный сильный кулак. Жарков вернулся в комнату и спрятался за стройной денежной горой.

Мирные жители его называли по-всякому. Родственники злодеев, которых он кольцевал, кричали (литературно): «Сука!» — и добавляли (жизненно): «Сдохни!» Обиженные заявители, кому Жарков по разным причинам не мог помочь, с удовольствием (словно другого не ожидали) говорили: «Оборотень!», зачем-то растягивая первую «о». Потерпевшие, которым помочь удалось, незаслуженно бросали: «Ещё бы не помог! Мы платим налоги», будто сам Жарков никаких налогов не платил. Случайные прохожие могли проронить сквозь зубы «Мусор!», сквозь дворы — убежать, сквозь время — вернуться в отдел и выдать: «Спасите!» Не выдать — потребовать, потому что избили, ограбили, обманули, развели, а полиция должна приходить на помощь — незамедлительно и каждому.

— Мы законы знаем! Мы жаловаться будем!

Без повода и с причиной, и так по кругу: что только не слышал про себя Жарков.