Лицо

Соловьёва. Понимаю… понимаю тебя. Конечно тебе тяжело. Меня тоже и бросали и предавали, все мои мужья втихаря бегали по любовницам. И вот только этот, мой блаженный Шура, мне всё про себя говорит. И я ему говорю. Нет больше тайн, вранья, этой черноты… Грешные оба! Трудно прощать. Но когда тебя прощают, и самой хочется простить. Нельзя же жить одной злобой! Я прежних своих мужей презираю, потому что они простить мне не могли того, что я сама себя сделала. И мстили мне по-собачьи – находили сучек помоложе, и этим они надо мной возвышались. Хотели мне отомстить, и мстили. А я рисковала жизнью… Ты знаешь, что такое частная клиника в девяностые годы? Я сама мишенью была, поэтому я мужа твоего понимаю. Я жила той страшной жизнью, а мои мужья любили про ту жизнь поговорить. А всю кровь, грязь, низость всю человеческую оставляли мне. Ты пойми, Оля, повторяю: из-за тебя жизнью рискуют! Чего тебе ещё надо? Он от тебя не откажется. И никому теперь не отдаст, потому что ты, видите ли, глаз положила на другого… на этого румына. Да, они у нас такие. Но других нет. Решай – жить ему или нет! Вон из-за тебя он просит вернуть ему прежнее лицо, а этого делать нельзя – его сразу убьют. Я считаю, что затея эта – глупость, мужская фанаберия. Поэтому чёрт с ним, с прежним лицом, пусть остаётся румыном. Я вам любые лица сделаю – румына, китайца, армянина… Живите на две страны. Мы с Шурой на три живём… Оля, мужчины с войны возвращались совсем без лица, горели в танках, – их узнать нельзя было. Женщины их принимали. А сколько сейчас новых калек мыкается, совсем мальчишки, – и находят пару. Такие есть девочки! Я столько могу тебе про них рассказать! Не все здесь бесы, есть и люди. Ты мне скажешь, солдатики эти – инвалиды войны? У тебя муж тоже инвалид войны, за эту проклятую государственную собственность. Это тяжелая война, и эта война у нас длится уже двадцать лет… и не видно ей конца. Перековеркано столько человеческих жизней! Мы врачи с Шурой, мы всё это видим с другой стороны. И если мы выпиваем с ним, как сегодня, так это не от лёгкой жизни. Так что ты побесись, конечно, как женщина, помучай его – а как иначе! – но как жена ты его тоже пойми… и прости.

Молчание.

Дранков. Вы действительно инвалид войны, Арнольд?

Брагин. Выходит что так, Шура.

Соловьёва. Какой он тебе Арнольд! Ты можешь запомнить: он Николай, Коля.

Ольга. Он Андрей!

Соловьёва. Ой, я уже тоже поплыла… от этого вина. Надо и мне коньяка выпить… Андрей, извините.

Брагин. Да я и на Колю согласен. (Наливает ей). Шура, и вам капельку? А?

Дранков. Нет, благодарю. (Соловьёвой.) Видишь, я себя вполне контролирую. (Ольге.) Дарья… не знаю вашего отчества…

Брагин. Она Ольга Илларионовна.

Дранков. Прекрасное имя и отчество. Я запомню. Кажется, я во всём разобрался: у вашего мужа произошла потеря лица. Я правильно вас понял, Арнольд?

Брагин. Всё так, Шура! Всё так!

Дранков. И что? Да у нас, Оленька, это как весеннее ослабление организма, как банальная простуда – это не диагноз даже. Лицо потеряли все. Я тоже. И наша Елена Анатольевна потеряла. Я боюсь смотреть на твои ранние фотографии, Лялька, – это хроника из цикла «Кто убил любимую». Какое лицо у тебя было смешное… прелестное!..

Соловьёва. Ну о твоём лице, Шура, говорить не стану, пощажу молодёжь.

Дранков(Ольге). А сказать я хотел вам вот что. Вы ведь любите его, вам только кажется, что ненавидите. Вы сейчас сильнее его и, видимо, всегда были сильнее. А он, думаю, хотел вам доказать, что он мужчина. Увы, женщины уже давно сильнее нас, что, по-моему, печально… Но признайтесь самой себе: любить вы хотите больше, чем ненавидеть?

Ольга(неожиданно, Дранкову). Простите меня… ради Бога простите! Я на колени встану…

Пытается встать на колени. Дранков поднимает её.

Дранков. Что вы, что вы!..

Ольга. Правы! Во всём правы: я себя не помнила!

Дранков. А этого нельзя, милая! Женские тюрьмы полны такими женщинами… У одной ревность, у другой любовь…

Соловьёва. Хватит её мучить! Какие «тюрьмы»?!

Ольга. Да, я стала злая, злая… Но меня же растоптали! Как было пережить всё это? Ведь я же не знаю, кто я: жена… не жена…

Дранков. Во-первых, милая моя Дашенька…

Соловьёва(кричит). Да Оленька она, Оленька!