Лицо другого человека. Из дневников и переписки

Люди без зазрения совести убивают животных для биологических исследований; если суровый и истый ученый не убивает в наше время для этих исследований и человека, то только потому, что это нельзя при наших социальных обстоятельствах. Ясно, что причина только в этом. Отсюда очевидно, что нравственные мотивы, как таковые, потеряли для науки и кабинета ученого свое самостоятельное значение. Наука живет применением к обстановке жизни, как им же живет простейший организм – по ее представлению. И тут ничего не изменит заявление, что ученая работа имеет в виду «благо» будущего «человечества». Нравственные мотивы, отнесенные к наиболее абстракт-ным предметам, очевидно, перестают быть нравственными, потому что перестают определять непрерывную сеть людских поступков.

9 марта

О точке отправления человеческой мудрости.

Часто я испытываю такое состояние восторга от природы и ее жизни в глубине моря, на дне грязной лужи, в лаборатории, что с восторгом же предался бы в этот момент ее законам, по которым я должен, – как говорится, – «умереть», если сила распадания известной молекулы вобьет мне в висок кусок свинца. А тогда предложение, что я должен, «если не желаю нарушить жизнь Природы», не делать этого, – предложение, лежащее в основе всей теперешней науки, – является мне совершенно догматическим. В основе всего мышления, всех изысканий, всей философии и «жизненной мудрости» лежит догмат, что я не смею сейчас же, вместо этих рецептов, выйти из этих жизненных условий; и постановка проблемы общечеловеческой философии формулируется так: как ты сумеешь примениться к жизни, как ты должен ее понять, если решено провести ее, твою индивидуальную жизнь, до конца. «Пойми и расскажи, как понял ты жизнь, если решил провести ее до конца» (точно «задача для упражнения»!). Это звучит для некоторых, и для меня, так: «как ты оправдаешь разумно свое решение проводить жизнь до конца». Но само это решение, тем более, когда оно провозглашается долгом человека, звучит догматически и само оно первоначально принимается необоснованно прочно данной, готовой точкой отправления. Нетрудно видеть, что, таким образом, вся философия и вся человеческая «мудрость» имеет значение лишь в зависимости от этого догмата. Вне его она не имеет значение и есть такая же преходящая форма жизни, как какая-нибудь, сейчас существующая, радиолярия океана.

Предписывается определенный частный случай в качестве обязательного, тогда как разумно одинаково возможны и другие случаи. Везде, где спор, это значит, что найдено высшее общее понятие, безразлично включающее в себя частные, к которым принадлежат и наши спорные понятия. Спор и состоит в том, что спрашивается, почему надо выбрать именно эти понятия, или это понятие, а не равноправные другие. Везде, где спор, – есть и выбор. ‹…› А выбор разумно возможен там, где мысль возвысилась над разобщенностью частных понятий в понятии высшем и общем относительно них.

Почему надо непременно продолжать жить, не видно из общего понятия жизни Природы. А так как вся философия и все наше понимание жизни развились и развиваются, пока догматизируются, – что надо жить, то они и являются случайными эпизодами, неспособными дать Истины самой по себе.

19 марта. 12 ч. ночи

Чувствую себя очень слабо, болит грудь; опять почувствовал кровь во рту. Молюсь Господу. ‹…› Но, быть может, по Его судьбам благим мне надо будет умереть, за что заранее говорю: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Благословен грядый во Имя Господне». В жизни меня привлекало бы остаться для магистерского и, вообще, для того, чтобы сделать, что видно под руками, на ниве Божией. Но да будет, пожалуй, Его Святая Воля! Я сделал великое открытие для моей душевной жизни на этих днях: я реально понял, как все это пережитое было мне нужно. Итак, тем более искренно говорю: да будет и впредь и всегда Его Святая Воля, которая любит нас, всех более, чем мы сами себя!

Но на всякий случай, на случай моей смерти, хочу оставить документ, – чтобы не было глупых недоразумений и истолкований случившегося со мной; а этих глупых перетолков и недоразумений я боюсь больше всего, ибо нет вреда в мире более, чем тот, который происходит от перетолкования на свой лад фактов. Итак, во избежание такого ужасного вреда я и считаю долгом оставить документ, который дал бы настоящее освещение на мои действия и мое состояние.