Лицо другого человека. Из дневников и переписки

В этих «гнездах» происходит вредоносный процесс. Эти кругложивотые люди, наедаясь, с силой выкидывают в жизнь составляющий их излишек сперматозоидов, чтобы те, бедные и голодные, скитались, наполняя своими безумными воплями мир. О! Это – вредные «гнезда»! Их надлежит вытравить и уничтожить…

1900

3 января

Человек достиг достаточной ясности в понятиях, чтобы видеть ненормальность, ненравственность так называемых половых отношений. Вот перед вами мыслящий человек, неохотно входящий в обмен мыслей, вообще в общение с людьми, угрюмо избегающий встреч с ними. И он, бегающий так от людей более или менее своего уровня развития и мыслей, находит возможным проводить время, аж занятно, с глупым ребенком-девочкой, как-то по-волчьи смотря в ее овечьи глаза и спазматически выпаливая такие слова и жесты, которые подавили бы его душу стыдом, если бы он сказал то своим товарищам по жизни и мысли. Но если в последнем случае он, как говорится, «считается с фактом полового влечения», то для ясного и нравственного сознания ясно одно, что надо всячески избегать этого постыдного, унизительного факта. А в этом все «монашество», весь «аскетизм». В них отнюдь не заметно чего-либо «неестественного» или «чрезмерного». Они говорят лишь в интересах человеческого достоинства и то, что вполне ясно простому практическому сознанию.

3 января

Философия, искусство, религия, слово, дело – все это великие придатки, «случайные вариации» относительно основного дела жизни, сердцевины ее, – которая есть «честь нашего круга» или «мундира», «наша честь», чувство «самолюбия», и, более всего, это возбуждающее нас так к жизни, дающее такой интенсивный интерес нашей душе – половое общение. Все эти добрые вещи: и философия, и искусство, и религия – очень хороши, помогая так или иначе замостить те ухабы жизни, в которые неизбежно приходится попадать от времени до времени; и современный человек настолько «рассудителен», чтобы не отвергать ригористично этих вещей, как отвергли их некоторые идеалисты; нет, он верит в них, ибо пользуется ими, штопая ими свою дорожку от цветочка к цветочку, от удовольствица к наслажденьицу…

Государство, – вообще социальная организация, – есть преобладание формы над содержанием, и в этом заключающаяся в них «жизнеразность». «Социальная» организация и обеспечение становятся нужною и в маленьком и в большом – там, где не хватает силы у нравственной личности, чтобы незаметно навести окружающих на свой путь. Мы знаем по опыту, что где есть сильная правительственная личность, гораздо быстрее и даже незаметно достигаются около нее те результаты, которые представляют такие хлопоты «социальным деятелям» с их формулами и «организациями».

Моя философия, моя «метафизика» в том, что, когда я себя вижу в зеркале, то знаю, что весь этот мой облик, нос, глаза, лоб, весь я – Божий, принадлежу Богу. Другие философии, другие «метафизики» говорят, что нет, ты не Божий, а чей-то другой, принадлежишь какой-то другой, темной тайне. Но я прямо не хочу никому принадлежать, кроме Бога, и живу лишь – пока уверенность моя в принадлежности Богу не колеблется. На этом-то зиждется та с некоторой точки зрения удивительная твердость в вере в Бога «верующих» людей: я чувствую себя свободным убить себя сейчас же, как только будет ясно, что я раб какой-то темной тайны, так что и пред лицом этой последней я остаюсь свободным служителем своего Бога. А маленькие и большие подтверждения, что я принадлежу именно и непосредственно Богу, налагают на меня непосредственную (не холодно-формальную) обязанность продолжать эту жизнь, раз в ней говорит Господь: «Говори, Господи! Я буду слушать, потому что ты воодушевляешь меня».

Нравственная личность не есть то, что должна сделать этика, а то, что она должна изучить; для этики это не ожидаемая впереди конструкция, а отправной факт опыта. Поэтому совершенно законна по своему настроению тенденция естественнонаучных умов – повернуть этическое исследование с отвлеченно-теоретического пути метафизиков на путь исследования конкретных нравственных фактов. Но тут эти «естественнонаучные» умы впадали до сих пор в специальные «теории», подводя то все факты обязательно под удовольствие (теория эвдемонизма), то не менее обязательно под пользу (теория утилитаризма), – в обоих случаях затемняя чистый опыт тусклою абстракцией «эгоизма». Совершенно освободившийся от предвзятых теорий естественнонаучный ум обратился к исследованию теплого, живого и конкретного нравственного факта именно, прежде всего в тот момент, когда им незаметно достигаются жизненные результаты, т. е. пока он не вступил в пределы «социальных» абстракций.