16/17 ночевал в монастыре, у о. филарета.
17 стоял службу в монастыре. Выехал в Саткинский завод.
18 июня в Сатке у Щепкиных.
19 июня Воскр. 1-го гласа. Стоял заутреню и литургию в церкви у Щепкиных. Были потом у Алпатовых; обед у Щепкиных со всей братией. Под вечер выехал в Бердяуш.
20 июня на рассвете в Златоусте. Весь день был у священника.
21/22 ночью выехал в Челябинск. В Челябинске дожидался поезда на Екатеринбург, куда и отправился.
22/2 3 в Екатеринбурге, ночевал в каком-то деревянном флигельке недалеко от вокзала.
2 3 июня у И. П. Панфилова, потом у часовенных. Беседы о приговорах. За обедом прочел в газетах о «Потемкине».
23/24 в ночь выехал в Камышлов.
24 июня в дороге в Шадринск. Поздно ночью приехали в Шадринск, остановиться негде. Ночь 24/25 ночевал в погребе постоялого двора с какими-то двумя другими людьми.
25 июня разыскал Ночевиных, Шерлаимова, вечером у попа Поползухина.
25/26 ночевал у М. А. Шерлаимова.
26 июня Воскрес. 2-го гласа. После разговора с попом Поползухиным накануне, будучи уверен, что он донесет, стал собираться в путь и около 4 часов дня уехал в Камышлов.
27 июня выехал на Екатеринбург, куда и приехал ночью 27/28 июня.
28 июня был в Верх-Исетском заводе о приговорах. Вечером выехал в Пермь.
29 июня поздно вечером приехал в Пермь. Ночь 29/30 июня ночевал на откосе над Камою, опасаясь ареста в гостинице. Под утро пришел «любимовский» пароход, на который меня пустили.
30 июня утром на пароходе писал письмо в Петербург о приговорах. Затем отправил имеющиеся приговоры по почте в Петербург попечителям и старостам.
1 июля на «любимовском» пароходе пошел вниз по Каме.
2 июля в дороге на Каме.
3 июля рано утром в Сарапуле. Первое, что увидел с парохода, это Ф. Ф. Алексеева, который, оказывается, уволился с парохода и живет у брата. Отправился с ним к владыке Михею.
4 июля в Сарапуле. У знакомых владыки Михея – Чайковских и др., затем у староверцев.
5 июля рано утром вниз по Каме. Провожал на пристани о. Аксентий.
6 июля в дороге на Каме.
7 июля утром вышли в Волгу. В Богородске я сошел с парохода, в 3 ч. дня отправился на волжском пароходе вниз по Волге. Вечером поздно в Симбирске. Ночью 7/8 июля на лошадях в Головкино.
8 июля в Головкине. Был у Пр. Н. Наумовой. 8/9 ночевал в Головкине.
9 июля в середине дня уехал в Старую Майну.
10 июля Воскр. 4 гласа. Рано утром в Казани.
13 июля на «Самодержце» выехал вверх.
14 июля поздно вечером в Нижнем. В этот самый день, как узнали, был бунт в Нижнем и на Волжской пристани убили «революционера» крючники, когда он пытался скрыться на пароходе. Другого «революционера» убили около Колокольцовской часовни. Погребение Кира Коптева, в городе говорили о нем как о страдальце.
15 июля в Нижнем. Был в Колокольцовской часовне у Овдотьи Васильевны, она рассказывала о событиях. Ездил на Ярмарку, посмотреть на открытие. Вечером выехал в Рыбинск в очень тревожном состоянии.
16 июля в дороге. Поздно вечером в Костроме.
17 июля дома. Воскр. 5 гл.
9 сент. выехал в Петербург.
Для меня тут – один мучительный вопрос, и от него – моя жизнь, мое оправдание, но от него же и смерть. Этот вопрос таков:
Страшный это вопрос потому, что от него зависит решение, следует ли с точки зрения той же жизни оттолкнуть от себя ее призыв, и тогда пойти сознательно к мраку и погибели, или же можно еще понадеяться на мышцы, которые стали ослабевать, и принять на себя великое дело жизни, к которому она призывает.
В первом случае в утешение останется разве только лирическое преклонение пред жизнью,
Дряблые мышцы, пусть они погибают, если это нужно для жизни. Но да не коснется ее, великой матери – Жизни, какой-нибудь злой начаток, какой-нибудь росток злого чувства с твоей стороны. «Да не коснется одушевленного Божия кивота рука скверны». Все равно, это будет только для тебя, дряблый, обрюзглый отбросок ‹…› «вторая смерть».
Варвары Александровны не было, не было ее; и уже шевельнулась злая змея в душе против религии жизни. Крыло смерти близко, и если уже нет сил или удачи его отогнать, то пусть бы смерть брала сразу!
А Варвара Александровна свет и правда, ясность и благо! Дай ей Бог всего этого, ибо без того тяжко будет ей в грядущей обыденщине, которой, кажется, все равно не минешь.
«Утешайте, утешайте народ мой!»
Откинув условности и границы, поставленные