Лицо из зеркального коридора

Ольге было уже за тридцать, но она относилась к тем редким из живых, кого время как будто бы недолюбливает, не замечает и не оставляет своих поцелуев. Всё, что было ею прожито, никак не отразилось ни на ее наружности, ни на походке, ни на той общей легкости, которую она сообщала миру одним своим появлением. В сумерках ей можно было дать и тринадцать лет – маленькая, хрупкая, без единой морщинки на бледном лице.

Красивой она не была, но в ней было что-то от аристократок той эпохи, когда культом вынужденно стали вырожденческие черты. Высокий круглый лоб, покатые плечи, бесформенные тощие ноги и рахитичный животик, обрисованный простым ситцевым платьем. Тонкие рыжие завитки у лица, волосы волной уходят за плечи, на длинном носу веснушки, веки синеватые, как у человека, которому хронически не хватает сна. И тихий шелестящий голос, и болезненная бледность, и выпирающие птичьи косточки на плечах.

Если мне вообще мог понравиться кто-то из земных женщин, то только такая, как она.

Работа с мертвым миром меняет восприятие – меня очаровывали бестелесность и потусторонняя слабость. Мне казались красивыми только люди, которые выглядели так, словно они живут на лодочной станции у Стикса, и за ними вот-вот прибудет Харон.

Меня привлекала печать смерти, а сочная кипучая жизнь, напротив, отталкивала – до брезгливого отвращения. Мне казались уродливыми и полнокровный румянец, и сытая стать тех, кто ошибочно считает, что мир им принадлежит. И даже хороший аппетит. Вот чьи-то крепкие белые зубы вгрызаются в яблоко, летят крошечные капельки сока, в глазах на мгновение появляется тень блаженства – это сладость расходится по языку, а челюсти пережевывают сочащуюся мякоть. А меня корежит, я едва могу лицо спокойным удержать, мне хочется упасть на колени, и чтобы наизнанку вывернуло – очиститься, отгородить себя, не иметь к этому отношения – и в голове пульсирует: свиньи, какие же свиньи!

За четыре лета в доме Колдуна я отвык от благодати телесных наслаждений – это было похоже на взятую высоту. Я сбросил с себя эту нужду, как змея сбрасывает старую кожу. И тело, обнаруженное под ней, было другим – оно быстрее думало и реагировало, ярче чувствовало, в нем было больше понимания, чем знаний, оно таило в себе разбуженные звериные инстинкты. У меня в голове не укладывалось, как можно было обменять это волшебство пробуждения на короткое удовольствие от пережевывания вкусностей.

И Колдун мне говорил: первая дверь, которую должен взломать Искатель, – это всего лишь круг еды. Казалось бы, какая мелочь. Но для большинства людей еда – это нечто большее, чем просто топливо для поддержания сил. Они как будто бы жрецы священного культа, жрецы-пожиратели, биологические фабрики по переработке пищи.

Меня отвращали густые запахи человеческих тел – кислинка пота, соль и мускус кожи, сальные волосы.

Ольга же была как будто бы дитя кровосмесительного союза человека и призрака.

Я заметил ее за несколько минут до того, как она впервые переступила порог моей квартиры – увидел из окна и поначалу удивился, что по обычной городской улице может вот так запросто идти настолько нездешнее существо. Потом мелькнула мысль, что надо бы выбежать и как-то ее удержать, ей же тоже, вероятно, редко доводится встретить «своих», и только потом я понял, что ничего не должен делать, она и так идет ко мне.

Пока она поднималась по лестнице, я успел умыться ледяной водой и пригладить ладонью волосы.

Она была старше меня лет на десять, но стеснялась как девочка, и с самой первой минуты было ясно, что этот вальс веду я, это я – Солнце, а она – Луна, я – искра, она – форма.

Я отступил на шаг, пропуская ее в квартиру, и она сначала сняла туфли и аккуратно поставила их у стены и только потом заговорила со мной. Голос ее оказался тихим. А каким еще может быть голос у полупризрака? Она сказала, что ее зовут Ольга, и что она в отчаянии, и возможно, кем-то проклята. Она слышала обо мне и моих талантах и очень надеется, что я смогу ей помочь. Потому что вообще-то она по образованию учительница, преподает школьникам физику, в потусторонний мир не то чтобы не верит, но, как выяснилось, готова впустить его в свою жизнь в статусе последнего шанса.

Я пригласил ее в кухню и предложил чаю с медом.

Ольга смотрела преимущественно в чашку, я же беззастенчиво изучал ее лицо. Так рассматривают произведение искусства, красота которого настолько обезличена, что не требует по отношению к себе деликатности.

Мне было интересно, в чем ее проблема, что могло привести такого человека в мой дом, и конечно, я рассчитывал услышать вовсе не то, что было ею произнесено.

– Понимаете, Егор… Всё это так сложно, и я даже не знаю, с чего начать. Банально звучит, но жизнь – такая сложная штука…