Лицо отмщения

— О нет, совсем наоборот. — Бернар вздохнул. — Я с прискорбием гляжу на то, что творится в нашей церкви. Видя, как высшие иерархи ее, точно пьяные лавочники на ярмарке, дерутся между собой за власть, за кусок земли, за презренное злато, разве можно говорить всерьез о божественной сути деяния, которому посвящены наши жизни?

— Это ересь, брат Бернар.

— О нет, нет, что вы. Я лишь говорю о том, о чем рек Спаситель, объявляя, что Богу — богово, а кесарю — кесарево. Но Бог здесь назван первым, ибо он превыше любого кесаря. Да и мне ли говорить вам об этом, ведь Людовик, король Франции, является вассалом Господа за графство Венсенн, полученное им через вас от небесного заступника, святого Мартина.

— Да, это так.

— Нынче Франция, и только она, может стать истинным домом и оплотом для слуг Божьих. Мы должны восстановить чистоту веры, смыть грязь с блистающих одежд нашей церкви, выкорчевать скверну, невзирая на сан и лица, ибо фарисеи нынче угнездились в доме Божьем. И как Иисус изгнал торгующих из храма, так и мы в меру наших малых сил не должны знать покоя и отдыха, очищая святыню от мирских соблазнов.

Сугерий со скрытым раздражением глядел на пылко декламирующего гостя. Он представлял, как Франция наполняется такими же вот страстными проповедниками, за каждым из которых маячат воины с обнаженными мечами, готовые умертвить всякого, кто ими будет признан скверной, достойной корчевания. Ему довелось слышать, что сей яростный в своей проповеди аббат уже собрал отряд рыцарей и отправил их в Святую землю с подозрительной целью объединить вокруг себя как можно больше умелых и стойких воинов, преданных уставу, написанному для них самим аббатом Бернаром. Для чего воину духа собирать вокруг себя этакую армию мирян? Все это очень подозрительно.

— Мне весьма близка и понятна ваша забота о благе Франции, брат мой, — начал аббат Сугерий. — Однако то, о чем вы говорите, чрезмерно и преждевременно. На данный момент, покуда королевство утопает в войнах, мы не можем позволить себе погрязнуть в той, несомненно, весьма нужной, но, увы, бесконечно долгой борьбе, к которой призываете вы. Однако есть множество насущных дел, которыми надлежит заняться безотлагательно, и я был бы очень рад обрести здесь столь полезного и достойного соратника, как вы.

— Что же это за дела? — обескураженный непониманием первоочередной задачи, выдавил Бернар Клервоский.

— Ну вот, скажем, род герцогов Нормандских, захвативший власть в Англии и ныне доставляющий немало хлопот христианнейшему королю. Не станете же вы, как мне думается, возражать, что се — род нечестивцев.

— Исключая, конечно, герцога Роберта.

— Да, несомненно, герцог Роберт был славнейшим из рыцарей, отвоевавших для христианского мира Гроб Господень. Однако ныне он томится в плену у младшего брата, как сказывают, ослеплен, и возможно, увы, пребывает не в своем уме.

— Если вспомнить, что только ради округления своих охотничьих владений Нью-Форест Вильгельм Завоеватель сравнял с землей тринадцать церквей, стоит ли удивляться, что Господь покарал и самого его, и род, от него идущий.

— Да, — вздохнул аббат Сугерий, — два сына Вильгельма Нормандского погибли именно в этом лесу. Однако младший из сыновей, превзошедший своими преступлениями даже отца, жив, здравствует и правит.

— Я слышал намедни, Господь покарал его, лишив сына и престолонаследника.

— Действительно так, — подтвердил аббат Сугерий. — И мне представляется, что происшествие то — недвусмысленный знак, чтобы сокрушить престол нечестивца и передать его принцу верному и достойному.

— Верному? — переспросил Бернар Клервоский. — Кому?

— Верному королю и матери нашей церкви, — уточнил настоятель Сен-Дени. — Последняя надежда Генриха, именуемого Боклерком, — его дочь Матильда. Она нынче овдовела, и король станет искать ей нового жениха. Однако мы не должны забывать, что ее мать, принцесса Эдит Матильда была монахиней, когда Генрих Боклерк силою забрал ее из стен обители. И хотя, обесчестив невесту Христову, он сделал ее своей королевой, их дети все же не могут считаться законнорожденными. Вот здесь кара небес и должна пасть на голову нечестивца.

— Брат мой, вы призываете кару небес туда, куда следовало бы отправить бальи[28] с сержантами. То, о чем вы говорите, верно. Но это — суть дела мирские, дела кесаря.

— Не забывайте, мой почтеннейший брат, что и богово, и кесарево — единая монета.

— О да, я помню об этом. — Бернар Клервоский склонил голову. — Прошу простить меня, брат Сугерий. Я задержал вас и забрал столь много драгоценного времени. Не смею впредь отбирать ни минуты вашего сна. Спешу откланяться, ибо меня ждут дела.

Он склонил голову и вышел, шепча чуть слышно слова молитвы и повторяя про себя: «Господи, отчего ты не вразумляешь и лучших своих? Воистину, и видящие не узрят! Дай же мне силы свершить начатое! Быть может, и впрямь лишь явление миру священной реликвии, не имеющей равных во всех христианских землях, спасет от гибели нашу церковь и нашу веру».

* * *