Лицо отмщения

Анджело Майорано не ошибся в своих расчетах. Мессир рыцарь и трое варангов его свиты сидели за обеденным столом, жадно поедая выставленные хозяином благоухающие пряностями блюда. Не хватало лишь долговязого менестреля, ну да и лихоманка с ним. Едва ответив на поклон хозяина, обрадованного приходом состоятельного клиента, Анджело отправился к столу и опустился на скамью рядом с Вальдаром Камдилом.

— Граф, у меня для вас плохие известия, — доставая из ножен кинжал и вонзая его в бок подрумяненного каплуна, тихо проговорил он.

— Что еще? — Рыцарь повернулся к нему, кажется, поперхнувшись от неожиданности и хлопая себя по груди ладонью.

— Я только что был у эпарха. Он спрашивал меня, правда ли, что в свите блистательной севасты Никотеи прибыл граф Квинталамонте, родич короля Роже II. Я был вынужден признать это. Ваш приятель кричал об этом на все побережье. Если это известно эпарху, стало быть, ему уже кто-то о том донес. За вами посланы стражники, десять человек, может, и больше. Вам надо срочно уходить, да что я говорю, не уходить, а исчезнуть из города. Здесь вам не сдобровать.

— Вы что-то хотите предложить или же это просто добрый совет? — не спуская с собеседника пристального взора, поинтересовался нормандский сицилиец.

— Я помню, как вы подсобили мне во время абордажа, и почитаю себя вашим должником. Но, видит Бог, я не люблю долго ходить в должниках. А просто добрые советы в таком незавидном положении я считаю глумлением. У меня есть здесь одно тихое место, я спрячу вас до ночи.

Ваши люди пусть отправляются на Сугдею, здесь неподалеку есть такая крепость, в ней — мои земляки, генуэзцы. Там я подберу их. Сейчас вы отсидитесь в надежном месте, ночью же я проведу вас на «Ангела». Благодарение небесам, он здесь. Мои парни впотьмах сбились с курса, но, как я и предполагал, все же смогли доползти до Херсонеса.

— Ваше предложение весьма любезно, но… оно совершенно не соответствует моим планам. К тому же, помогая мне в этом случае, вы сами очень рискуете.

— Те, кто рискнул однажды родиться на этот свет, обречены рисковать и дальше, — усмехнулся Анджело Майорано. — К тому же, по сути, я оказываю услугу не только вам, но и Константинополю. Вряд ли ваш дядя придет в восторг, узнав, что херсониты, пользуясь беспомощным положением родственника, захватили его в плен. Это еще один повод к войне. Впрочем, сомневаюсь, чтобы император отблагодарил меня за оказанную услугу. — Майорано широко улыбнулся. — Так что же, идем?

— Следует подождать Рейнара.

При этих словах двери обеденной залы распахнулись, и солнце блеснуло на копьях и стальных пластинах броней стражников.

— Вот они!

* * *

Во всей империи ромеев невозможно было бы отыскать человека, не слышавшего о роде Аргиров. Потому, когда береговые оборванцы услышали знакомое имя, у них перехватило дух. Пожалуй, только будь на месте спасенного воина сам император, они бы изумились больше. Не зная, радоваться или плакать, шепча молитву, перетащили они потерявшего сознание гиганта в убогую, крытую тростником саманную лачугу небольшого рыбацкого селения, откуда сами были родом.

С величайшим почетом водрузили они Михаила Аргира на застеленную сеном лежанку и спешно послали за колдуном, чтобы тот отогнал злых духов, которые всегда в великом множестве обитают на подводных скалах, чтобы, вселившись в тонущих моряков, обратить их в страшных морских змеев с человечьими головами. По всему видать, этот силач и от злых духов смог отбиться, но кто знает, кто знает… И уж лучше пусть ведун исполнит над ним обряд очищения, а заодно и глянет, не опасны ли полученные высокородным Аргиром раны.

Сам он лежал на свежем, пахнущем клевером сене, закрыв глаза, и понемногу приходил в себя. Михаил Аргир чувствовал, как силы капля за каплей возвращаются, наполняя литые мускулы, точно вино всю имеющуюся емкость кубка. Почтительные рыбаки, кланяясь, поднесли ему какую-то остро пахнущую рыбой похлебку, и он с трудом, через силу съел ее, не столько чтобы насытиться, сколько дабы согреться.

Глядя, как его спасители, вероятно, братья, с нескрываемым интересом смотрят на принесенного волнами гостя, он подумал было, что хорошо бы чем-то наградить их, но далее размышлять об этом не стал, ибо каждая ложка поедаемого варева требовала от него немалых усилий. К тому же где-то совсем недалеко, видно, досадуя на впившиеся в губы удила, заржал конь. У Аргира заколотилось сердце. Ни одна крестьянская лошадка не способна была издавать подобные звуки. Так ржать могло только чистопородное животное, может, андалузец, может, неаполитанец.

— Господь всеблагой! — перекрестился один из рыбаков. — Никак, опять фрязины[36] наехали.

— Рыбы им подавай! — недовольно прокряхтел другой. — Сами бы ловили.

Они поспешно выскочили из хижины, и вскоре через приоткрытую дверь Михаил Аргир услышал требовательную речь, обращенную к его спасителям. Один голос, жесткий и презрительный, говорил что-то по-итальянски, второй, коверкая слова, но довольно внятно переводил на греческий.