Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Нужно честно признать: несмотря на очень выразительное соседство в начальной строфе «кораблика» и «Александровского сада», текст стихотворения не дает права настаивать на том, что в «Рождественском романсе» подразумевается не только Москва, но и Петербург/Ленинград. Пожалуй, допустимо будет сказать, что в некоторых строфах Бродского приметы северной столицы неотчетливо мерцают, тогда как московские топонимы в стихотворении прямо называются своими именами («Ордынка» во второй строфе и «мгла замоскворецкая» в четвертой).

И все же одна предметная реалия, дважды возникающая в «Рождественском романсе» (сначала в третьей строфе, а затем в пятой) позволяет осторожно предположить, что мерцание петербургского пространства сквозь московское это не позднейшее вчитывание в текст стихотворения его интерпретаторами, а эффект, изначально предусмотренный автором.

«Полночный поезд новобрачный» в третьей строфе «Рождественского романса», безусловно, воспринимается, как вариация уже устаревшего к 1961 году устойчивого словосочетания «свадебный поезд» (вереница экипажей с участниками свадебного обряда). Однако упоминание о «вагоне» в пятой строфе (причем это явно не вагон метро, поскольку на нем «дрожат снежинки»), возможно, побуждает читателя возвратиться к образу «поезда» и предположить, что во втором случае речь может идти о перемещении в московском пространстве от центра к вокзалу и, соответственно, о знаменитом фирменном поезде «Красная стрела», который в 23 часа 55 минут (без пяти минут полночь) отправлялся с Ленинградского вокзала в Москве в Ленинград и с Московского вокзала в Ленинграде в Москву. Теснота стихового ряда пятой строфы, кажется, позволяет в словосочетании «красные ладони», которое рифмуется с «на вагоне», увидеть не только внешнее следствие новогоднего холода, но и отсвет вагона «Красной стрелы» (именно в 1961 году этот цвет сменился с синего на красный).

Подчеркнув, что соображения, изложенные в предыдущем абзаце, могут претендовать лишь на статус версии, попробую их все же чуть-чуть развить и поделиться совсем уже бездоказательной догадкой: не подсказал ли Бродскому абсолютно идентичный внешний вид спроектированных Константином Тоном Московского и Ленинградского вокзалов (откуда уезжаешь, туда и приезжаешь) идею двоения старой и старой новой столиц, которое может быть соотнесено с двоением в стихотворении Рождества и Нового года как подлинного и иллюзорного праздников (иллюзорность обозначается трижды повторенным «как будто» в финале)?

Если эта моя версия неубедительна, то я готов утешиться тем, что обращаю внимание будущего и более проницательного интерпретатора стихо творения Бродского на необходимость внятно объяснить упоминание о «снежинках на вагоне» в пятой строфе «Рождественского романса».

Стихотворение И. Бродского «На смерть Жукова» (1974) Конспект разбора

НА  СМЕРТЬ ЖУКОВА

Вижу колонны замерших звуков,

гроб на  лафете, лошади круп.
Ветер сюда не  доносит мне звуков
русских военных плачущих труб.
Вижу в  регалиях убранный труп:
в  смерть уезжает пламенный Жуков.

Воин, пред коим многие пали

стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о  Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои глухо в  опале,
как Велизарий или Помпей.

Сколько он  пролил крови солдатской

в  землю чужую! Что  ж, горевал?
Вспомнил  ли их, умирающий в  штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он  ответит, встретившись в  адской
области с  ними? «Я  воевал».

К  правому делу Жуков десницы

больше уже не  приложит в  бою.
Спи! У  истории русской страницы
хватит для тех, кто в  пехотном строю
смело входили в  чужие столицы,
но возвращались в  страхе в  свою.

Маршал! поглотит алчная Лета

эти слова и  твои прахоря.
Все  же, прими их  – жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и  военная флейта,
громко свисти на  манер снегиря[71].