Лицом к лицу с расой

Затем, Дэйвид Ниш сказал, что с его 30-летним опытом наблюдения насилия в семье он видел явные признаки. Он спросил меня, бил ли меня когда-нибудь мой молодой человек и не гневался ли он на меня. Я сказала, что он никогда меня не бил, но очень гневался на то, как со мной обращаются в «Стритворке». «Вот! Вот! Это первый шаг к насилию! — сказал он. — Уверен, что, если он ещё не начал вас бить, то это не заставит себя ждать!».

Беседа длилась не меньше часа. Он говорил мне: «Вы находитесь в серьёзной опасности», в то время, как остальная часть «группы реагирования» смотрела и одобрительно жестикулировала. «Мы вас любим, — продолжал он, — вы так долго у нас проработали. Этот парень, с которым вы встречаетесь, ведь вы же с ним знакомы несколько месяцев. Разве вы всё о нём знаете? Мы видим признаки. Видеть признаки — это наша профессия. Мы видим, как вы изменились. Вы заметили, что ваши коллеги не разговаривали с вами столько времени? Это вызвано тем, что им жаль ту, прежнюю Трейси, которую этот ваш новый ухажёр пытается убить. Вы что, хотите, чтобы он вас убил?»

Они представили мне моего друга психически больным и опасным фанатиком, от которого я должна была уйти. Его взгляды отличались от тех, которые имели люди, окружавшие меня. Он маргинал.

Стоя перед этой массой «авторитетных людей», уверявших меня в том, что все они на моей стороне, я почувствовала себя бессильной к сопротивлению, и сочла за глупость не согласиться с ними. В конце концов, они убедили меня в том, что мне угрожает большая опасность.

Оглядываясь назад, я ужасаюсь и изумляюсь, как после этого промывания мозгов, я согласилась позвонить моему парню, порвать с ним и отказать ему от дома, в котором мы вместе жили. Несколько человек слушали наш разговор, делая в записях пометки, чтобы удостовериться, что разрыв был окончательным. Сразу после этого мистер Ниш послал меня выполнять мои обязанности на моей прежней работе.

Я работала, а меня трясло от того, через что мне опять пришлось пройти. Мистер Ниш договорился, чтобы меня приняли в приют для жертв домашнего насилия. Он позвонил моим родителям и друзьям, чтобы рассказать им, как он спас меня от моего сумасшедшего друга. Затем он вызвал меня в свой кабинет и предложил вызвать полицию, чтобы они поехали ко мне домой и удостоверились, что мой друг съехал. Он даже загадочно и зловеще предложил послать «ещё кое-кого, не полицейских», чтобы вышвырнуть его, на что я ответила, что в этом нет необходимости.

Окончив работу в этот неожиданно полный рабочий день, я села в такси и поехала в свой «теперь безопасный дом». В автомобиле меня внезапно поразила жестокая абсурдность всей ситуации. Чем дальше я отъезжала от работы, тем более прояснялась моя голова. Я попросила водителя изменить маршрут и заехать за моим парнем, а потом отвезти нас обоих в дом на Стэйтен-Айленде. Телефонный звонок его озадачил, но он ждал меня, желая поговорить со мной начистоту. В тот же вечер я оставила мистеру Нишу сообщение о том, что не вернусь на работу. На следующе утро он позвонил мне домой, но я не ответила.

Сообщения он не оставил.

После этого я оказалась полностью изолированной ото всех, с кем я общалась в «Стритворке». У меня нет сомнений в том, что обо мне распространили информацию, что меня следует избегать, и словно испарились все те, кто уверял меня, что они заботятся обо мне и называли себя моими друзьями на всю жизнь.

Поначалу я не могла взять в толк, почему вицепрезидент такой важной некоммерческой организации как «Сэйф Хорайзон», да и другие высокие руководители, зашли так удивительно далеко, чтобы держать меня под контролем. Я предположила, что они это сделали отчасти потому что им была невыносима мысль о том, что кому-то мог не понравиться их прекрасный, либеральный рай, которые, как они считают, построили для себя. В глазах тех, кто видит их насквозь, это понижает их чувство превосходства.

Уже потом я услышала от кого-то из сотрудников «Сэйф Хорайзона», что после того, как я ушла, в «Стритворке» на несколько месяцев наступил кризис, потому что никто не знал, как выполнять мою работу и даже работу тех, за кого я работала.

Оказалось, что весь этот сумасшедший дом для гомосексуалистов, транссексуалов, лиц неопределённого пола, негров-чернорабочих, антиамерикански настроенных латиносов со скудными навыками говорения, и неисправимых бандитов, организованный согласно всем принципам многообразия и мультикультурализма, не мог должным образом функционировать без белой рабыни, выполнявшей всю работу. Я выяснила, что мне приходилось выполнять работу десятерых человек, проводивших рабочее время в увеселении, уклонении от работы и крадя из комнаты, в которую люди приносили пожертвования.