Лицом на ветер (СИ)

При свете очага со страхом рассматривала свои ладони. Что? Что это с ней? Кровь… Откуда? Что это? Почему? Вытирала пальцами, всей ладонью под носом… Почему это? Почему так много? Из-за чего?

Пока спала, потекла кровь из носа, много крови, глянула на подушку — и там здоровое пятно! Так много! Ого! Да что же это! Почему? И в голове шумит с болью. Метнулась к ведру с дождевой водой, плеснула в бронзовый тазик и принялась отмывать лицо, руки, пряди волос. Вода тут же окрасилась кровью, и к горлу подступил ком… Как тогда… Мама… Нет… Не надо…

В дымнике завывало ночным ветром. Вечером начал срываться дождь, и сейчас мелкие капли попадали сюда, иногда касались лица, рук. Настроения и так нет, а тут ещё это… Противно-то как, хоть и своя, не чужая… Но так много… Почему её так много? Столько крови… Где она в последний раз видела столько крови?

Отдёрнула в сторону подушку, убирая с глаз вон, чтобы не видеть. Накинула на голые плечи одеяло с опушкой из волчьей шкуры. Холодно. И погано на душе. Тоска. Тоска до самой настоящей боли. И дождь ещё этот… Что же это?

Его били, римлянина! Вот, где в последний раз она видела столько крови. И перед глазами вновь ожило всё до последней детали. Окровавленное лицо, эта лужа воды, которой его отливали, и звон цепи на его ноге… И крик боли, когда Доран дёрнул его за руку. И почему от всего этого так больно на сердце?

Рианн вздохнула, глядя в огонь, где горели подброшенные дрова. Гален сегодня не приходил, и вчера, и позавчера, и вряд ли придёт завтра… Она обидела его смертельно, такой обидой, которую не прощают. Она рассказала ему о римском центурионе, о том, что чувствовала, когда была с ним. Да, и это правда. Она не лукавила, она себе-то боялась в этом признаться, в том, что римский центурион делал ей хорошо. Что ей нравилось, когда он целовал её, когда его ладони ласкали её грудь, живот и там, между ног. Её тело само вздрагивало от его прикосновений, тянулось навстречу его пальцам, она распахивалась для него, и дыхание её замирало, ловя каждое ощущение.

О, он умел это делать, он знал все тайные уголки её тела, знал, где коснуться, чтобы она не смогла сдержать стона страсти.

Мужчина… Да, она не солгала Галену, все слова её были правдой. Она хотела этого, она ждала этого. Она помнила все свои ощущения, когда он входил в неё. Смесь боли и наслаждения, тяжесть мужского тела, прикосновения его обнажённой кожи к своему телу. Помнились первые движения толчков внутри себя, тоже вперемешку с болью, когда пальцы рук её сами невольно впивались в его плечи в попытке ослабить эту боль. Сильные, глубокие, властные удары, сотрясающие её всю, проникающие так глубоко, что перехватывает дыхание. И тогда она покорно отдавалась его напору, старалась шире распахнуть влажное лоно, и даже сама подавалась ему навстречу…

Мужчина… Куда же Галену до него? Он мальчишка, неопытный зелёный юнец. Может быть, пройдёт не один год, пока он сможет доставить удовольствие женщине, когда он из юноши станет мужчиной, но сейчас…

Рианн хмыкнула и, поправляя одеяло, сползшее с плеча, случайно коснулась своей левой груди. Ого. При мыслях о близости с центурионом сосок её груди затвердел и стал чувствительным. Она возбудилась. Она захотела мужчину. Так часто возбуждаются именно мужчины при мыслях о женском теле, при воспоминаниях о том, что чувствуют, овладевая женщиной. И тогда они не могут остановиться, пересилить себя. И в такие моменты они готовы даже на то, чтобы проявить насилие, взять женщину силой, если она не позволит взять себя добровольно.

В этом что-то звериное, дикое, неправильное. Возбуждение затмевает все их мысли, и они уже не думают ни о чём, и уж тем более, о женщине. Так ведут себя звери. Волки, олени, лоси, быки, кони, собаки и… мужчины. В моменты похоти страсть затмевает всё. И тогда мужчины насилуют женщин. Так римские легионеры ведут себя в посёлках свенов, они берут силой женщин, девушек и даже девочек. И, наверное, такими были и будут все мужчины, не только римляне. Мужское начало у всех одно…

Что уж греха таить, и она сама, вот, почувствовала возбуждение, вспомнив о близости с мужчиной. И пусть он римлянин, чужак, пусть центурион, она переживала в его объятьях не только боль, она наслаждалась близостью с ним, с врагом её народа, с захватчиком. И сейчас могла себе в этом признаться. Ей нравилось касаться его тела в моменты, когда он был рядом, нравились его поцелуи, нравилось, что он нуждался в ней, что искал в её объятьях утешения и покоя. После крови и смертей он приходил к ней и искал с ней близости, чтобы забыть обо всём. Она была нужна ему…

Её тело…

Мягким и плавным толчком почти неуловимо шевельнулся в ней её ребёнок, ребёнок римского центуриона. Рианн замерла, прислушиваясь к себе. Да, однажды она даже ревновала его к другой женщине… И это было.

«…Они мучили тебя… Они били тебя всей толпой… Они ломали твои кости… Они истязали то тело, которое я знаю… сломали правую руку, что обнимала меня, ласкала меня…»- предательские мысли одна за другой шли вереницей в её голове.