Любава

Илия сделал несколько снимков. Кукла его встревожила — священнику казалось, что он уже ее где-то видел. Но вот где — вспомнить он не мог. В конце концов, успокоив себя тем, что, вероятно, когда-то видел подобную куклу на какой-нибудь картинке в интернете, он отогнал от себя эти мысли. Но все равно его взгляд то и дело возвращался к игрушке в руках у девочки.

Полиция уехала быстро — ребенок явно попал сюда перед взрывом, судмедэксперт, осмотрев тело, сказал, что девочка, вероятнее всего, умерла от обезвоживания. На это указывали и обкусанные чуть не до кости кончики пальцев. К тому же на двери с внутренней стороны эксперты нашли следы слабых царапин. На то, что ребенок был еще жив, оказавшись запертым в хранилище, указывали и следы зубов на изжеванной обложке тетради. По мере работы экспертов становилось понятно, что произошло с девочкой.

Очевидно, перед взрывом ребенок забрался в хранилище. Когда храм взорвали, дверь надежно привалило обломками, да еще и сверху засыпало. Так как в подвале все-таки существовала вентиляция, воздуха было достаточно, чтобы девочка не задохнулась. В остальном она оказалась надежно погребена под завалами. Кричать было бесполезно — ее вряд ли бы услышали, впрочем, сам факт нахождения тела в подвале и указывал на то, что девочку никто не слышал. У архиепископа остался только один вопрос — а была ли она православной?

Когда судмедэксперты уехали, Илия отозвал архиепископа в сторону и положил ему на ладонь православный крестик, найденный им около тела девочки. Сомнения в принадлежности ребенка к конфессии отпали.

Оставив членов комиссии наверху котлована, по приглашению Илии архиепископ проследовал за ним в часовню. Увидев благодатную икону и услышав пояснения священника о месте ее нахождения, он прослезился. Это истинное сокровище веры православной считалось утерянным около ста лет. В епархии были убеждены, что икона была уничтожена вместе с храмом. Внезапное ее появление было сродни чуду.

Вечером вернулся посланный за специализированным саркофагом помощник. Со всеми возможными предосторожностями тело поместили в саркофаг и загрузили на специализированную платформу в машине. В саркофаг же был помещен и крестик, принадлежавший когда-то девочке, и уложена благодатная икона. Кортеж епархиальной комиссии отправился обратно.

Утром, пожарив себе на завтрак картошки, Илия отправился переодеваться в комнату. По привычке, войдя в гостиную, он посмотрел на портрет Настасьи, висящий напротив входа, улыбнулся ей, пожелав доброго утра, и пошел к шкафу. Уже протянув руку за облачением, он так и застыл с протянутой рукой, боясь потерять проскользнувшую в голове мысль, а через секунду, схватив керосиновую лампу, зажег ее и, посильнее открутив фитиль, бросился к портретам.

Придвинув лампу поближе к портрету Любавы, дочери Настасьи, он всмотрелся в нарядную куклу, которую девочка держала в руках. Кукла на портрете получилась очень четко, и Илия несколько минут вглядывался в фарфоровое личико, уложенные локоны куклы, в ее нарядное длинное платье… А потом, сняв портрет Любавы со стены, бросился к телефону.

Открыв фотографию ребенка, найденного в подвале, он снова и снова сверял изображение на телефоне с портретом, находя все больше сходства между ними. А кукла, без сомнения, была та же самая. Но главное, в вырезе платья-сарафана на груди, чуть ниже шейки девочки, очень четко был виден крупный крестик с чуть размытыми фигурными краями, висевший на темной веревочке.

В подвале сто лет пролежала пропавшая дочка Настасьи, Любава. Осознав это, священник в глубочайшем волнении, сделав несколько снимков с портрета, отправился в часовню. Едва отслужив заутреню, Илия чуть не бегом, переодевшись в мирское, бросился к машине и поехал в Бережки, где была сотовая связь.

Вернувшись из Бережков, он поспешил к «своим» старикам. Петрович, сидя на пенечке неподалеку от развернувшейся со стиркой баб Мани, обдирал с прошлогодней картошки белые ростки, а старушка, поставив на несколько кирпичей большой чан с бельем, предназначенным для кипячения, старательно раздувала под ним огонь.

Поставив сумку с привезенными продуктами возле Петровича, он отодвинул в сторону старушку, и, набрав лучинок помельче, развел под чаном огонь. Наколов чурбачков для поддержания огня, пока баб Маня разбирала продукты, он начал интересующий его разговор.

— Баб Мань, Петрович, а у вас есть какие-нибудь предположения, что за ребенок найден в храмовом хранилище? — усевшись на пенек и крутя в руках телефон, поинтересовался Илия.

— Да Бог его знает… — задумчиво, не отрываясь от своего занятия, пробормотал Петрович. — Мож, тот паренек, коего священники пригрели у себя?

— Какой паренек, старый ты хрыч! — привычно отозвалась вернувшаяся жена, вновь принимаясь за стирку. — Девчоночку там нашли! А что за девчонка, хто ее там поймет теперя? Да и не осталось уж никого, кто и узнать бы попыталси…