Люби меня (ЛП)

Я сажусь на стул у окна, включаю верхний свет, открываю альбом на пустой странице и начинаю рисовать стрелицию. Как только цвета сливаются со страницей, всё остальное исчезает. Напряжение дня сходит на нет, и я забываю девушку, которая поставила на меня своё клеймо, по крайней мере, временно. Через пять с половиной часов я едва могу держать глаза открытыми, поэтому выключаю свет, раздеваюсь и падаю в постель.

* * *

— Вон?

Я узнаю девушку, работающую по соседству, но не знаю её имени.

— Да. Прости. Я так и не узнал, как тебя зовут.

— Я Полли, — она протягивает мне бумажный пакет. — Это от Рейн. Она сказала…

— Послушай, мне жаль, что она втянула тебя в это, но я не хочу его. Мне не нужна её еда или что-либо ещё от неё. Ты можешь либо выбросить его сама, либо оставить здесь, а я сделаю это после твоего ухода.

Я возвращаюсь к бабочке, которую делаю, и не поднимаю глаз, пока дверь вновь не издаёт звуковой сигнал.

Это первый день, когда мы работали в одно и то же время с тех пор, как она потёрлась своим маленьким телом о моё и заставила меня испытать нечто большее, чем просто стояк. Она была закрыта в субботу, а я — в воскресенье. Однозначно, не так я хотел начать неделю, особенно после того, как провел весь вчерашний день, рисуя и отрицая, насколько отстойно то, что я не могу быть с единственным человеком, которого когда-либо действительно хотел.

Я добавляю немного тени к крыльям, когда дверь снова пищит. Рейн входит и бросает мне пакет. Я не пытаюсь поймать его, и он падает на пол.

— Возьми этот чёртов сэндвич!

Мне нравится, что она такая сквернословящая крошка.

— Не хочу.

— Вон, съешь сэндвич.

Я беру пакет, перегибаюсь через стойку и бросаю его в мусорное ведро.

Она вскидывает руки в воздух.

— О, Боже мой. Серьёзно?

Моя голова опущена, и я притворяюсь, что игнорирую её, хотя это совсем не то, чего я хочу. Больше всего на свете мечтаю, чтобы она сказала мне, что солгала. Сказала, что это была шутка или что-то в этом роде. Но нутром чувствую, что это неправда. Я ничего не знаю о её мужчине, и мне плевать. Будь я проклят, если позволю себя разыграть.

— Может быть, позволишь мне объяснить?

Я слышу печаль в её голосе и сжимаю карандаш так сильно, что он ломается, но продолжаю игнорировать её. Так будет лучше для нас обоих. Она занята, а я дурак, что позволил себе оказаться в таком положении. Когда я не отвечаю, то слышу, как шаркают её ноги и захлопывается дверь.

Уверенный в том, что она ушла, я, наконец, поднимаю глаза и выдыхаю воздух, что давил мне на грудь и перекрывал доступ кислорода к моему мозгу.

Мне удаётся провести большую часть дня, не думая о ней слишком много, сосредоточившись на своей работе. Рисование — это то, что спасло меня раньше. То, что помогло мне пережить всю жизнь насилия и предательства, и это единственное, что было неизменно, было лояльным ко мне. Когда будильник, установленный на моем телефоне, звенит в три тридцать, я заканчиваю вытирать стол, который протирал в пятый раз, и выхожу на улицу. Между тремя и четырьмя часами я планировал быть между клиентами. Ради этого. Ради неё.

Я стучу в дверь «Ланч-бокса», Рейн подходит и открывает её. Мне больно смотреть на неё. Знать, что не могу её заполучить. Осознавать, как это было бы чертовски хорошо, но отказывать себе в удовольствии находиться с Рейн. Прежде чем девушка что-нибудь скажет, я говорю:

— Ты всё равно не выйдешь отсюда одна. Готова?

Она быстро моргает пару раз и прочищает горло.

— Через пару минут.

— Я подожду тебя здесь.

Я отворачиваюсь, прислоняюсь к стене и закуриваю, ожидая её. Конечно, когда проходит две минуты, Рейн выходит. Она следует за мной, когда я иду к её машине, и не пытается завязать разговор. Мы добираемся до её машины; я останавливаюсь, стряхиваю пепел с сигареты и жду, пока она сядет.

— Спасибо, — говорит она.

Киваю, возвращаюсь в салон и продолжаю свой день с проклятым ножом в сердце. Бл*дь.

* * *

Я почти закончил рисовать цветок для Рейн — понятия не имею, почему до сих пор этим занимаюсь, — когда звонит мой телефон. Поднимаю трубку и жду, когда Брэд наорёт на меня.

— Ты даже не можешь позволить ей объяснить?

— Нет. У неё есть мужчина. Больше нечего объяснять.

— Вот, Вон. Если бы ты перестал быть таким упрямым и позволил бедной девушке объясниться, может быть…

— Она не маленькая девочка, Брэд. Она взрослая женщина, которая чертовски хорошо знает, что случается, когда испытываешь мужчину. Я давал ей время, я ждал. Но зашел слишком далеко.

Он вздыхает.

— Если бы ты только послушал, она…

— Я слушал, когда у неё была возможность говорить. Теперь мне надоело слушать.

— Ты ещё пожалеешь об этом. Когда ты, наконец, вытащишь голову из задницы и дашь ей две грёбаные минуты на объяснение, обещаю, ты пожалеешь об этом.

— Мне не о чем жалеть.

— Перестань быть таким упрямым!

— Мне приходится быть таким! — кричу я. — Потому что, когда я не такой, тебе известно, что случается. Ты же знаешь, что, бл*дь, произошло. Я единственный, кому есть до меня дело, Брэд. Если я не буду заботиться о себе… больше никто не будет.

— Она не твоя мать, Вон.