Люби себя, как я тебя

По тому, как напряглись руки, державшие руль, Лера поняла, что они близки к цели.

Машина остановилась около живой изгороди, в проеме которой виднелась мощеная прямая тропинка, ведущая к большому кирпичному дому.

Гарри пошел первым, Лера за ним. Вероятно, их заметили в окно. Из дому вышли два старых человека. Сухощавые, аккуратно одетые, строгого вида мужчина и женщина. Они остановились у порога. Лица были спокойными и бесстрастными.

Гарри замер в нескольких шагах. Потом решительно подошел к матери и прижал ее к себе, поцеловал. Потом обнял и поцеловал отца. Те не шелохнулись, а на их лицах сквозь маску суровости проступило недоумение. Только приветствия слетели с губ.

Гарри представил Леру:

— Лера. Мой лучший друг. — Потом сказал несколько фраз по-литовски и продолжил, обращаясь к Лере: — Мама — тетя Констанция, папа — дядя Миндаугас.

Они разгрузили машину, Гарри поставил ее в гараж, рядом с новой бордовой «семеркой».

Было около пяти вечера. Мать стала собирать на стол. Лера предложила свою помощь. Гарри указал Лере на сумку с привезенной провизией и велел ее выпотрошить, а сам отправился с отцом на задний двор, как он пояснил после недолгого монолога матери — за свежей зеленью и клубникой.

Мать была молчалива. По-русски она говорила медленно, но довольно чисто. Лера решила быть самой собой и не подстраиваться под царящее в доме настроение. Она живо общалась с родителями Гарри, спрашивала о том, что ее интересовало, рассказывала о том, что приходило в голову по ходу разговора.

За обедом она ловила на себе нежный и благодарный взгляд Гарри и улыбалась ему и остальным. В ее душе был мир. Она уже любила этих суровых стариков, как своих родных.

Поужинав, они пошли к морю. Был тихий теплый вечер. Садилось солнце.

Оставшись наедине с Гарри, Лера чувствовала, что что-то витает между ними, мешая прежним легким отношениям. Она решила, что причиной этому могут быть вновь не оправдавшиеся ожидания Гарри, приехавшего в свой дом, который, увы, не стал теплей. Или груз страшной тайны, которую ему предстоит поведать родителям… Или то и другое вместе.

Быстро стемнело, и они вернулись.

Мать о чем-то спросила Гарри по-литовски — родители звали его Гарис, — он ответил:

— Лера — мой друг.

Мать посмотрела на Леру и вышла.

Гарри смущенно пояснил:

— Она спросила, стелить ли нам одну постель.

С наслаждением вытягиваясь в прохладных крахмальных простынях, Лера замерла. Она вдруг вспомнила, как Гарри обнимал и кружил ее, как прижимал к своему плечу в машине. Ее кожа словно восстановила его прикосновения, его тепло. Ей стало невыносимо хорошо, и захотелось, чтобы все повторилось… Потом она испугалась — к чему это? Но тут же отогнала от себя ненужную сейчас мысль и вернулась к приятным воспоминаниям.

В ее затуманенном усталостью и волнением сознании неожиданно всплыл вопрос матери, обращенный к сыну. Это повергло Леру в еще больший трепет. Она попыталась представить себе, что подумал Гарри… но провалилась в блаженную бездну.

Ночью ей снилось детство и море в Крыму.

* * *

Леру разбудил легкий звон оконного стекла. Она встала и подошла к полураскрытому окну. Внизу стоял Гарри и кидал в него камешки. Лера улыбнулась: лабас ритас. Он ответил и махнул рукой: айда на море — пробежка перед завтраком.

Когда она увидела Гарри раздетым, в маленьких обтягивающих плавках, она вспомнила слова своего давнего случайного собеседника об эстетической стороне отношений мужчины и женщины…

Лера знала Гарри в строгом костюме, в джинсах и джемпере, в легких брюках и поло. — она никогда не думала о его теле.

А сейчас перед ней стоял почти обнаженный мужчина, показавшийся вдруг незнакомцем, и вид его вызывал тот самый звон тех самых струн…

Лере не хотелось лезть в холодную воду, но Гарри мягко настоял, а потом, накинув на Леру махровую простыню, так растер ее, что она еще долго испытывала жар в мышцах. И волнение от прикосновений его рук — энергичных и сильных.

Молчаливая мать украдкой бросала короткие взгляды на сына и его «друга». Лере казалось, что она, как рентгеном, просвечивает их отношения.

Но чутье подсказывало ей, что в этом нет ничего, кроме профессионального стремления учителя держать под контролем ситуацию.

Гарри менялся на глазах. Он превращался в задорного мальчишку. Это был совсем другой Гарри — не ленинградский, не ученый-отшельник. Казалось даже, что он забыл о трагедии, постигшей его всего несколько месяцев назад.

* * *

Обычно, совершив утреннюю процедуру с пробежкой и окунанием, они возвращались на завтрак, а потом уходили далеко на безлюдный берег и проводили там весь день, взяв с собой термос с кофе, бутерброды и фрукты. Они плавали и загорали, разговаривали и молчали. Несколько раз Лера наблюдала, как Гарри делал записи в блокноте, предварительно извинившись перед ней.

Однажды он сказал:

— Это единственное место на земле, где я могу не работать. Где бы я ни был, у меня всегда в голове кишат мысли. А тут — их словно выдувает ветром. И вот эта штука, — он закинул кожаную папку в раскрытую сумку, — почти не нужна мне здесь.

— Ведь это хорошо, — сказала Лера.