Люби себя, как я тебя

— Это просто замечательно. — Гарри помолчал и добавил: — И еще замечательно, что вы со мной. Вы удивительный слушатель и собеседник… По-моему, я вам это уже говорил. — Он посмотрел на нее: — Мне очень хорошо с вами, Лера.

Ей тоже было хорошо с Гарри. Было интересно слушать его неиссякаемые рассказы о своих поисках в области лингвистики, об истории разных народов, о своих поездках на раскопки в Африку или о преподавании в Японии. Ей нравился его тонкий юмор и манера заменять в разговоре одни слова другими, когда получалась забавная игра нюансов их значений, или наоборот — вопиющие ляпсусы. Лера смеялась и ловила себя на мысли, что никогда в жизни она не чувствовала себя так безмятежно и легко. Только в далеком-далеком детстве. Пока однажды, в разгар праздника, не принесли в их дом страшную телеграмму, ставшую первым порогом на ее пути по далеко не такой безмятежной жизни, какой она казалась дотоле…

Гарри много плавал, а Лера — нет.

— Я с детства любила море ушами и носом. Мне достаточно вдыхать его запах и слышать шум. Ну и изредка поплескаться, когда станет жарко. Зато ни солнце, ни песок без моря не доставляют мне истинного наслаждения.

— Вы, вероятно, очень впечатлительный и чувственный человек, — сказал Гарри. — В вашей речи постоянно присутствуют эмоционально насыщенные выражения.

— Правда?.. Не замечала. — Лера смутилась от слова «чувственный».

— Конечно не замечали. Вы же не замечаете, как дышите.

«Ошибаетесь, — подумала Лера. — С некоторых пор мое дыхание учащается в вашем присутствии… а иногда и в отсутствие. Раньше оно — ваше присутствие — было не больше чем воздух… Ну не совсем обычный воздух, а, скажем, как после дождя или в лесу — сдобренный волнующими душу ощущениями. Теперь же я слишком часто замечаю, как дышу… как неровно дышу. Вот такой каламбур… Только бы вы ничего не заметили!»

Впечатлительный, чувственный человек… А что, разве не все люди чувственны и впечатлительны?

Лера задумалась. Пожалуй, нет — не все. Однажды, на работе, выглянув в окно, Лера воскликнула: «Ой! смотрите!» Сослуживцы приникли к стеклам: что? где? Они ничего не могли понять, пока Лера не указала им на заснеженные кусты и рассевшихся по ним снегирей. Народ был разочарован — их это не заинтересовало. Только молоденькая практикантка сказала: «Какое чудо!» — и долго смотрела на зимнюю картинку, пока начальница выразительным покашливанием не загнала их обеих на места.

И еще она вспомнила, как совсем недавно, возвращаясь с Сонечкой и тетей Таней с могилы Катьки и Гарика, Лера присела на корточки, заметив двух муравьев, тянувших ношу. Она наблюдала их слаженную работу и то, как к ним пришли на помощь еще несколько собратьев. Зрелище захватило ее. Сонечка, ушедшая вперед, подождав немного, сказала: «Лерочек, сколько тебе лет?»

* * *

Гарри выходил из воды. Лере нужно было бы лечь и не смотреть на него. Но она сидела, обхватив колени руками, и не могла оторвать взгляда: подтянутое тело, стройные ноги, узкие бедра. Грудь покрыта пушистой растительностью, которая тонким ручейком стекает на плоский живот и расплывается по нему еще одним темным пятном…

Когда Лера видела в кино или журналах переливающиеся мышцами голые мужские торсы, то сочувствовала их обладателям: они казались ей обиженными природой, поскольку в ее понимании мужчина с лысой грудью — это нечто неполноценное. Откуда это в ней? Ищите в колыбели, сказал бы понимающий в таких делах умудренный опытом Старик.

У них с папой в детстве была игра: в осадки.

Начиналось с того, что папа, лежа на диване и закрыв глаза, слушал, как мама вычитывала ему его очередную статью. Он делал замечания, мама помечала что-то и продолжала. Лера, замерев, ждала заветного момента, когда папа восклицал: да будет так! Это означало, что читка закончена. Тогда она срывалась со своего места и с криком «Осадки!» укладывалась папе на живот и ждала загадок.

«А что у нас это?» — спрашивал папа и начинал постукивать кончиками пальцев по Лериной спине.

«Дождь!» — кричала Лера.

«А что у нас это?» — Ладони папы мягко скользили по ней.

«Поземка!»

При этом Лера лежала уткнувшись лицом в папину грудь. Торчащие из распахнутого ворота волоски щекотали ей нос и губы. Это страшно нравилось Лере.

Еще она иногда спрашивала бреющегося папу: для чего тебе здесь борода? — и водила ладошкой по волосам на груди и животе. Папа смеялся: спроси у мамы. Мама тоже смеялась и говорила: чтобы хоть чем-то отличаться от женщины. Тогда папа бросал бритье и гонялся по комнате за мамой со словами: так, значит, это единственное отличие? стой! сейчас мы тебе покажем! сейчас покажем все наши отличия!.. Мама сквозь смех отбивалась: Шурка! здесь же Лера!.. Что она имела в виду, Лера совершенно не понимала, но тоже смеялась и бегала за ними с визгом, пока все не оказывались в куче-мале на тахте — барахтающимися и перемазанными папиной пеной…

Да, законченный образ истинно достойного представителя противоположного пола сложился в Лерином сознании в самом раннем возрасте из достоинств окружавших ее умных, красивых, сильных и благородных мужчин.