Любимая девочка Севера

Я вдруг понимаю, что Тёма не спал все последние сутки, но меня несет на эмоциях, и я продолжаю отгораживаться от него. Мне просто очень страшно и все еще больно.

— Как ты мог на меня спорить?! Ненавижу тебя! Пусти! — толкаю его в грудь в желании обойти и спрятаться на кровати от его присутствия.

Сводный делает шаг назад. Замирает.

— Иди ко мне, любимая девочка, — протягивает руку. — Обещаю, я все тебе объясню.

— Нет, — кручу головой, шмыгая носом.

— Этель, — последний шаг, и я прижата к подоконнику его крепким телом, — я чуть с ума не сошел за эти сутки, — его наглые руки обнимают меня за талию.

Тёма прижимается губами к моему лбу, заглядывает в глаза. Чувствую его тепло, его тревогу, вибрирующую на кончиках пальцев. Вижу, как нервно колотится вена на его шее. И не могу больше оттолкнуть! Просто рука не поднимается. Не притворяется ведь… Вот сейчас я вижу, что он не притворяется, как и тогда, в поездке. Не ошиблась? Пожалуйста, глупое сердце, скажи, что я сейчас делаю все правильно.

Обнимаю Артема в ответ. Прижимаюсь так крепко, как могу, и плачу, высказывая в этой истерике все, что чувствовала.

— Прости меня, — хрипит его голос и горячие губы хаотично прикасаются к моему лицу, собирая слезы. — Прости… — его верхняя губа вздрагивает от злости на себя.

Веду по ней пальцем, закрываю глаза и просто утыкаюсь носом в его футболку. Мне здесь безопасно, на его сильной, твердой груди.

— Я все сделал неправильно. Обидел тебя. Прости, — повторяет снова и снова. — Ты моя любимая девочка. Я же не знал этого тогда. Не понимал еще, что влюбляюсь…

Чувствую его улыбку, но мне не хочется поднимать голову. Я дышу им и пытаюсь смириться с тем, что без него у меня никак не получается уже. Мне без него еще больнее, чем с ним.

— Обещай, что расскажешь мне всю правду, — прошу его. — Больше ничего не скрывая, Тём. Слышишь?

— Слышу, обещаю, только не пугай меня так больше.

Поднимаю голову, смотрю ему в глаза. Мои губы тут же попадают в плен, а в животе просыпаются бабочки.

— Вы озверели, что ли?! — рявкает дядя Паша.

Тёма закрывает меня собой, разворачивается к отцу.

— Северов, твою мать! — уже немного спокойнее, но все еще нервно. — Можно при мне не демонстрировать вот это все? И спите вы в разных комнатах! А лучше на разных этажах!

— На разных континентах еще скажи, — ухмыляется сводный.

— Ты сейчас договоришься, я тебе и такое устрою. Помоги Эле собраться. Жду вас в машине, — уходит, громко хлопнув дверью.

За моей спиной дребезжит стекло. Щеки горят, а я не могу перестать улыбаться.

Нервно смеясь, переглядываемся. Тёма вручает мне пакет с вещами. Мотокостюм упаковывает в сумку.

— Выйди, — прошу его, — мне надо переодеться.

— Я отвернусь, — демонстрирует, встав ко мне спиной.

— Север!

— Да не смотрю я, Эль. Обещал же быть честным.

Точно. Доверие начинается с мелочей. Вот сейчас и проверим, как он держит слово. Пристально следя за его затылком, быстро снимаю больничную ночную рубашку, надеваю белье, надеясь, что собирал его не Артем. Сверху футболку, мягкие спортивные штаны и такую же куртку с капюшоном с ушками.

— Готова.

— Умница, — разворачивается, подходит и надевает капюшон мне на голову. Щелкает пальцами по кошачьим ушкам. По глазам вижу, что ему нравится.

Обуваюсь. Держась за руки, выходим из палаты, прощаемся с персоналом и к лифту. Хромаем и ржем друг над другом. Он пострадал из-за меня, а я из-за него. Теперь мы квиты.

На улице дядя Паша нервно курит возле машины. Увидев нас, делает сразу две глубокие затяжки прямо до фильтра. Тихо ругается, обжигая губы.

— Я просил избавить меня от демонстрации ваших отношений, — напоминает он.

— Ничего не могу с собой поделать, — дурашливо улыбается Тёма.

— Надо же. Мой сын и правда влюбился. Я уже думал, ты совсем потерян для общества. Но я предупредил!

— Да услышал я, услышал. Соскучился просто.

— Поехали. Дома еще поговорим обо всем этом.

Дядя Паша садится вперед и всю дорогу демонстративно на нас не смотрит. Мы сидим близко-близко друг к другу и держимся за руки. У меня все еще болит голова. Позволяю себе положить ее на плечо Артема.

— Давно не видел, чтобы ты так улыбался, сын, — неожиданно произносит отчим уже на подъезде к дому.

Нам открывают ворота. Бабушка Тёмы стоит возле флигеля охраны. Машина останавливается. Выгружаемся.

— Ну как ты, девочка? — обнимает меня без грамма упрека. — Я приехать хотела, но Паша вот сам тебя привез. Где болит? — гладит меня по волосам, нащупывает ушиб. — Дети… — вздыхает она. — Выпороть бы вас обоих! Что ж вы творите… — снова вздыхает, прикладывает ладонь к моему лбу. — Горячая какая. Пойдем в дом скорее.

Оглядываюсь, вижу, как дядя Паша тормозит за рукав Артема и предупреждающе на него смотрит.

Поднимаемся по ступенькам, проходим в гостиную. Сталкиваюсь взглядами с матерью. Меня даже не задевает то, что она не спешит подойти, обнять, спросить о моем самочувствии. Обида от поступка Артема ударила по мне гораздо сильнее. А здесь… Здесь я, наверное, просто привыкла.

— Привет, — здороваюсь с ней, — я жива, — жму плечами и иду к лестнице на второй этаж.

— Эля, — окликает она.

Оглядываюсь.