Любимая, останься

Если бы речь шла о легком недомогании, разве стал бы Ламмерт это скрывать? Он напряжен настолько, будто обнаружил у нее серьезный недуг. Сегодня утром Генрих заметил круги усталости под глазами Марты. Словно она провела бессонную ночь. Это ли не свидетельство, что она действительно больна?

– Нет. Ее здоровью ничего не угрожает, – Ламмерт вернулся к своим склянкам. Оставленные без внимания, они стали сильнее дымить.

Слова лекаря уняли тревогу. Он может не договаривать, но лгать бы не стал. Да и кроме темных кругов под глазами, других признаков недомогания у Марты Генрих не заметил. Она была сегодня убийственно прекрасна. Улыбалась, шутила, дерзила, дразнила. И на потерю аппетита, кстати, не жаловалась. Генриху нравилось смотреть, как она отправляет в рот кусочки фруктовой мякоти. Это освежало воспоминания о том, какие сладкие у нее губы на вкус. И пахнут персиком...

Генрих раздраженно смахнул воспоминания. Не вовремя. Сейчас важно все выяснить. Если со здоровьем у Марты нет серьезных проблем, что же тогда скрывает Ламмерт? В душе бурлили не самые добрые чувства при мысли, что у Ламмерта и Марты есть своя тайна, в которую не спешат посвящать Генриха.

– Почему ты не говоришь всей правды? – он снова поймал взгляд лекаря. – Когда за моей спиной ведут свою игру – это похоже на предательство.

Слова получились жесткими, но лучше называть вещи своими именами, когда разговариваешь с тем, кто тебе близок, как брат.

– На это есть причины. – твердо произнес Ламмерт, выдержав тяжелый взгляд Генриха. Сильный мальчишка!

– Какие? – грозно рыкнул герцог.

Ламмерт слил содержимое склянок в одну большую емкость. Жидкость в ней сделалась кристально прозрачной – вода водой. Генриху показалось, что Ламмерт специально тянет время – собраться с мыслями.

– Помнишь, когда мне было тринадцать, я попросил своих наставников позволить мне врачевать самостоятельно? – начал Ламмерт. – Мне было тесно в тех рамках, которые обозначили учителя. Иногда я чувствовал, что надо дать больному особое лечение, не то, на котором настаивали они. Но учителя даже не восприняли мою просьбу всерьез. Они сказали: «Слишком рано. Ты не готов».

В карих глазах на мгновение проскочила старая боль. Генрих знал, как горько бывало Ламмерту, когда его не допускали до больных. Эта боль жила в нем с того времени, когда однажды ему не дали спасти собственную мать.

– А помнишь, что тогда сделал ты? Поверил в меня. Настоял, чтобы учителя провели ритуал посвящения в лекари. Они вынуждены были подчиниться тебе, хотя никогда еще клятву целителя не произносил настолько юный отрок. Я помню тот день, каждое мгновение. Помню, как колотилось сердце, когда стоял на вершине холма Трех Ветров, положив руку на священный камень. Я произносил слова клятвы перед лицом своих наставников. И ты тоже там был. Ты всегда был рядом в самые важные моменты моей жизни. Я поклялся им, но в первую очередь тебе, что буду свято выполнять долг целителя. И я не предам этой клятвы. Это было бы равносильно тому, что предать тебя. Прошу, не требуй от меня этого.

Сколько стойкости в этом совсем юном мужчине. Он умеет держать удар и умеет дать отпор. Умеет быть не по годам мудрым. Генрих испытал чувство близкое к гордости за брата. Он положил руку ему на плечо и крепко сжал, выражая свою поддержку без слов. Он не в праве требовать от Ламмерта нарушить клятву целителя и не будет этого делать.

Врачебная тайна. Вот она причина, по которой Ламмерт не договаривает. Целитель присягает, кроме прочего, не навредить больному и не разглашать того, что больной желает утаить. Но что Марта держит в тайне? Что за секрет она доверила лекарю, но не желает доверять больше никому?

Генрих вышел из лаборатории в глубокой задумчивости.

Профессор изящных искусств Диглан, несмотря на свой пиратский вид, понравился Марте с первого взгляда, а когда он начал урок танцев, очаровал окончательно. Первое задание было простым и приятным – ничего не делать, просто наблюдать. О казал о сь, профессор немного прихрамывает на правую ногу, но это совершенно не мешало ему выполнять умопомрачительные танцевальные па. Он кружил по залу под аккомпанемент собственного голоса.

– И-раз-два-три, трам-пам-пам, ту-ду-ру, – напевал Диглан приятным баритоном. И хоть смысла в словах не было, казалось, звучит песня о невероятно красивой неземной любви.

Сделав несколько кругов по залу, профессор поинтересовался с лукавой улыбкой:

– Прекрасная Марта, вы запомнили движения?

– Разумеется, нет, профессор, – вернула она ему улыбку.

– Готов поспорить, что это не так. У меня, прошу заметить, особый дар. Изящные искусства, преподносимые мною, усваиваются с утроенной скоростью.

Профессор велел ей встать за его спиной и повторять движения. Но прежде чем начать, он хлопнул в ладоши, и Марта увидела, как откуда-то сверху на нее летит птица. Носатая, с ярким оперением, похожая на какаду. И как это Марта до сих пор ее не заметила? Птица бесцеремонно устроилась у нее на плече.

– Каррас, – представил цветастого пернатого Диглан. – Он будет нам помогать.