Любимчик Эпохи

— Не сомневайтесь! — Инженер схватил ее липкую ладонь и прижал к груди. — Отблагодарим так, что внуки ваши будут в деньгах купаться.

Последних слов Златка уже не слышала, она вновь извергала багровое месиво в эмалированный крапчатый таз. В это время главный инженер сидел в белой «Волге» директора завода и, густо потея, докладывал о разговоре с врачом.

— Возьмешь «уазик» хозотдела и отправишь ее в Томилино сегодня ночью. Есть надежный водитель? Который язык не развяжет? — директор тоже тяжело дышал.

— Есть, стоит в очереди на квартиру, — дрожал инженер.

— Дашь квартиру вне очереди. Но только он должен сделать еще кое-что.

— Все, что скажете.

— Пусть для надежности придушит ее по пути или пристукнет чем-нибудь, чтобы уже точно не очухалась. Слишком много на кону. Рисковать нельзя.

— За квартиру он кого угодно задушит, — заверил инженер.

— И пусть земля ей, дурочке, будет пухом…

За полночь Иван Дергачев, высокий жилистый жеребец, принимал с черного хода больницы замотанный в простыни сверток. Со стороны казалось, что ему передали забинтованную мумию, которую он на руках погрузил на заднее сиденье раздолбанного «уазика». Иван был компромиссным, добрым мужиком, не обижал кошек, но четыре дочери с астмой и жена, покрытая экземой, как змея чешуей, на семи метрах общаги не побудили его задать своему начальнику — главному инженеру «ХимФосфора» — ни одного лишнего вопроса. Он старался не смотреть на лицо мумии, да и не его ума это было дело. Двести километров до Томилина и обратно — вот маршрут, который водитель Дергачев обязался накрутить на свой счетчик до шести утра. Мумия поначалу была беззвучна, и Иван надеялся, что ему не придется совершать самый неприятный обряд за эту дорогу. Но на сто двадцатом километре она захрипела и зашлась бурлящим откуда-то из желудка кашлем. Водитель остановился на обочине и открыл заднюю дверь. В кромешной темноте не было видно даже фигуры, но он все равно надел на голову шлем химзащиты, чтобы скрыть лицо, и достал из багажника двухкилограммовый гаечный ключ. Кокон мумии, кашляя, колотился гусеницей в клюве воробья и в итоге упал с сиденья на пол машины лицом вниз. Иван подсветил фонариком и выдохнул. Задача была максимально облегчена. Перед ним лежал беззащитный затылок. Просто размахнись и ударь. Дергачев заглушил «уазик», вырубив фары, набрал в легкие ночного июньского воздуха и обрушил ключ на золотистую голову.

Глава 20. Богоматерь

Водитель не рассчитал. Удар пришелся по краю сиденья, и лишь потом гаечный ключ соскочил на Златкину макушку. Этого, впрочем, хватило, чтобы рыжуля потеряла сознание и прекратила кашлять. Иван довез ее до одноэтажного медпункта в Томилине — маленькой заброшенной деревушки, которая даже не значилась на картах. Просто входила в описание К-рского военного округа как пункт с населением в 25 человек. Из дома вышла заспанная женщина лет сорока, округлая, мягкая, в белом халате и медицинской шапочке. В лучах битых фар старого «уазика» она светилась, как Богоматерь в храме. Иван даже перекрестился. Почему-то при виде ее он впервые подумал, что этот грех ему не зачтется как просто оплошность. Дергачев перенес запеленатую мумию в небольшую чистенькую комнату, опустил на кушетку и сказал:

— Ну вот, пусть лечится у вас тут, поправляется.

— Вы в своем уме? — возмутилась Богоматерь. — Она же мертвая!

— В дороге была еще живая, кашляла, — попытался оправдаться Иван, — мне пора. Утром на смену.

«Уазик» закудахтал, срыгнул вонючими дизельными выхлопами и нервно покатил по проселочным колдобинам. Богоматерь начала слой за слоем разворачивать Златку. Последние простыни прилипли к телу и были пропитаны сукровицей и гноем. Она осторожно размачивала их, поливая из флакона жидким фурацилином, и приговаривала:

— Да что ж вас, отравленных, везут и везут. Когда же это остановится… Пульс, поди ж ты, пробивается. — Она зажала худое запястье двумя пальцами и ощутила слабые толчки. — Откуда ты там взялась, тебе, поди ж, и восемнадцати-то нет!

— Скоро девятнадцать, — прохрипела Златка.

Богоматерь подскочила как ошпаренная.

— Да ты ж в сознании!

Златка застонала и разодрала слипшиеся глаза.

— Убейте меня… Очень больно…

Докторица отмочила последние куски простыни и застыла в ужасе:

— Миленькая моя, еще и беременная!

Живот Златки жил отдельной жизнью на истерзанном теле. Он бился в конвульсиях и, казалось, надрывно кричал.

— Да кесарить, срочно! — скомандовала сама себе Богоматерь и начала готовиться к операции, не обращая внимания на стонущую Златку, сплошь покрытую ожогами. Когда на кипяченой серой пеленке был собран весь инструментарий, она склонилась над Златкиным лицом и прошептала:

— Наркоза ты уже не выдержишь, но ребеночка нужно спасать. Прощай, миленькая!

— Вы похожи на женщину с иконы… в церкви… — бессильно прошептала рыжуля.

— Мне все так говорят, миленькая, — сказала Богоматерь и закрыла Златке лицо стерильной тряпкой с хлороформом.