Любимчик Эпохи

Реанимацию солдата Гринвича еще долго обсуждали в медицинских кругах. На всесоюзном симпозиуме в Москве врачи по пунктам разбирали, как можно было стремительное восстановление объема крови совместить с гемодиализом, форсированным диурезом и устранением разрыва бедренной артерии. Проще говоря, как наполнить отравленным вином дырявый кувшин, одномоментно очищая жидкость от яда. Главврача больницы вызвали в Москву, в министерство, наградив почетным дипломом. В клинику приехала комиссия, постановила выделить дополнительное финансирование и укомплектовать штат. В отделении наняли трех санитарок. Пашка больше не выносил утки. И да, так и быть, ему доверили оперировать больных. Потому как больше никто в Вологодской области не был способен вырезать кусочек вены из голени пациента и крепко пришить его с обеих сторон к разорванной артерии, соединив кровеносное русло, как садовник — лопнувший шланг при помощи куска железной трубы. А вот уж когда дошла очередь до наложения шва на Г-образный кожный разрез, Пашка дал волю своему творчеству: на протяжении тридцати сантиметров он шил бритый пацанский пах, а затем долгий арык вдоль бедра так, будто омолаживал лицо зарубежной кинодивы. Пожилой медсестре Вере Ивановне после девяти часов операции чудилось, что Пашка просто стоит над распаханной мужской ногой и пальчиками фокусника тасует невидимые карты по ходу вспоротой мясистой линии. А за его кистью кровавая пропасть намертво стягивается, словно тектонические плиты закрывают пылающую трещину в земной коре после гигантского землетрясения.

Родька оказался идеальным пациентом. Он заживал, регенерировал и очищался от токсинов, как инопланетный червь в американских фильмах. Только почки выматывали его ноющей болью, но Иван Давыдович уверял, мол, починим, сынок, с таким мощным иммунитетом не пропадешь, еще и донором органа станешь, осчастливишь кого-то из слабых мира сего.

— Когда будешь возглавлять свое отделение в Москве, — гладил его по волосам Иван Давыдович, — забери к себе Пашку, тут ему не дадут развиваться, а он — бог в медицине.

— Я и вас заберу, — отвечал Родька.

— Я не доживу, сынок, — улыбался врач, — мне уже шестьдесят, а ты оперишься лет через двадцать. Просто помяни старого еврейского гематолога хорошим ихним «Хеннесси». К тому времени его уже завезут в Россию, вот увидишь.

Родион смотрел на мудрый лоб с узором продольных морщин, щеки с поперечными черточками, разрисованными будто пальцами индейского вождя, и не верил, что настоящее может сдвинуться с места. Двадцать лет для него, двадцатилетнего, казались равными четырем световым годам до ближайшей звезды. Это было непостижимо далеко, неосязаемо, фантастично, потусторонне, как изящное слово «Хеннесси» в реалиях вологодской больницы. Иван Давыдович же, умиляющийся молодостью и здоровьем пациента, ощущал эти двадцать будущих лет кончиками пальцев: еще десять морщин, еще сотня операций, еще трое внуков, постаревшие, замотанные дети, пенсия, забвение, смерть. Но при взгляде на Родиона ему почему-то становилось легче: словно Господь отчерпнул из его угасающей амфоры немного жизненного эля и плеснул в этого развитого наглого паренька. Остаться в Родике навеки было приятно, волнительно, интригующе. Столько еще открытий, столько женщин, столько споров, столько вина…

— Выздоравливай, сынок, тебе еще долго топтать эту планету. — Он встал со стула, поправляя халат, и остановился у двери палаты. — И… будь милосердным к брату. Чудится мне, он сделал это от любви.

Часть 3

Глава 19. Фосфор