Любимчик Эпохи

Он шел, спотыкаясь и освещая фонарем дорогу перед собой. Шел и крыл матом всех мертвецов, свою жизнь, заработанную годами бессонницу. Впереди, возле захоронения какого-то модного медика, остановился и было рванул назад, но здравый смысл задержал его на несколько секунд. В лучах фонарика на могиле Родиона Гринвича, скрючившись эмбрионом, лежал человек в футболке. Его руки были прижаты к грудине, ноги нелепо раскиданы по гранитной плите среди груды разбитого стекла.

— Ну, давай! — заорали мы все. — Подойди к нему! Прощупай пульс! Срочно звони в скорую!

Деревья завыли, сигнализация вновь завизжала, ураганный порыв чуть не сбил Серегу с ног.

— Вот вы демоны херовы, закройте пасти, я все вижу, — засуетился сторож и, наклонившись над Илюшей, попытался найти на запястье пульс.

— Ближе к большому пальцу, по ходу вены, утырок! — метался я, не в силах ничем помочь.

Серега, не чувствуя ударов, но осознав, что человек еще теплый, трясущимися руками набрал на мобильном «один — ноль — три». Голос диспетчера снял с него оторопь, и он прохрипел в трубку:

— Дроболитейный переулок, дом 5, владение 3. Это кладбище, я встречу у центрального входа.

— Молодец, — скандировал Саня, — надень на него куртку, пока они едут, сними с себя гребаный пухан и замотай его!

Я растрогался и обнял южнобутовского бомжа своими амебными лапами. Занудный осветитель с телика, которого я убил во имя Илюши, спасал моего брата как родного. Серега, будто услышав глас сверху, скинул с себя пуховик и, стуча зубами от холода, укрыл Илью сверху.

— Подними ему голову, разотри лицо, — молила Эпоха.

Сторож, за десятки лет работы, видимо, научившийся внимать мертвецам, положил голову Илюши себе на колени и начал тереть ему виски. Не прошло и десяти минут, как за забором завыла сирена скорой помощи, и Серега бросился к главным воротам.

— Надо же! — изумился гнойный Афанасий. — В мире очередная чума ковидная, а скорая примчалась так быстро.

— Москва… — отозвался Саня, — в провинции бы не приехала вовсе.

Врачи неслись по дорожкам в полном обмундировании, машине было не проехать. Прямо на могиле врач вколол в сердце Илюши адреналин, его погрузили на носилки и поспешили к реанимобилю.

— Везите в Центр на Кутузовском, там лучшие кардиохирурги, мои преемники. — Я летел за ними так быстро, как только мог.

Но, связавшись по рации с центральной диспетчерской, скорую направили на улицу Академика Комарова, в районную больницу.

— Его там не спасут!!! — Я бился в истерике. — Эпоха, твою мать, сделай что-нибудь, мне нужно ехать вместе с ними! Отцепи меня от кладбища!!!

— И меня! — колотился Саня.

— И я с вами! — плакала Настенька.

Что-то булькнуло, чпокнуло, шмякнулось в нашем разреженном эфире, я почувствовал, что мой вайб оторвался от окружающего пространства, и усилием воли я оказался в карете скорой помощи над почти уже безжизненным телом Илюши. Справа и слева от меня бултыхались Эпоха, осветитель и пятилетняя девочка.

— Какой он красивый, — вздохнула Настенька, присев на губы Илюши. — У него есть дети?

— Да кто его знает. — Я тоже не мог на него насмотреться. — Он раскидывал свое семя по всему миру. Может, где-то и есть.

Эпоха улеглась ему на грудь и приложила невидимое ухо к сердцу. Судя по тому, как редко содрогалась ее субстанция, я понял, что удары глухие, единичные, давление низкое. Мне даже не надо было смотреть на монитор, к которому его подключили. Надежды не было. Как я и предполагал, Илюшу сгрузили в приемном покое и долго обсуждали, куда везти дальше. Ленивые заспанные интерны нехотя перебазировали его на пятый этаж в оперблок. Только что разбуженный хирург, недовольно бормоча под нос, взглянул на кардиомонитор, где изредка молнией вспыхивала синусоидная кривая, и лениво произнес:

— Фибрилляция. Разряд на три тысячи.

Операционная сестра, разрезав ножницами майку, с размаху пришлепала электроды к Илюшиной груди. Его тело дернулось и мешком упало на стол.

— Твою мать, замена клапана, срочно! Пили грудину, подсоединяй к искусственному кровообращению, мудак! Что ты его дергаешь током? — Я распадался на куски, метался, пытаясь прорваться к инструментам, но Эпоха оттащила мою субстанцию в дальний угол, где маялись, сцепившись друг с другом, Саня и Настя.

— Ты больше не сможешь его прооперировать, Старшуля, — сказала она отрешенно, — у тебя нет рук, нет мозга, нет тела. Ты — лишь память себя земного. Это конец.

Врачи еще два раза мытарили Илюшино сердце дефибриллятором, но длинный гудок, сопровождающий ровную линию на мониторе, подтвердил мои слова и бесполезность электростимуляции.

— Смерть наступила в час тридцать семь, — заключила сестра.

— В смысле смерть, — я не осознавал случившегося, — так что, мы теперь с ним встретимся?

— Встретимся, — вздохнула Эпоха, — только сначала его вскроют, определят причину смерти, потом твоя Ленка его отпоет, потом сожгут в печи… Вспоминай, Старшуля! Так же все было?

— Ты пойдешь за ним в крематорий? — спросил я.

— Нееет. Мы дождемся его на кладбище. Не будем уже суетиться. Встретим как следует.