Любимец Израиля. Повести веселеньких лет

– Бесполезно. Все уже на работе, – отвечает моя красавица.

– Звони!

К телефону подошёл Сева – старший сын Бельферов.

– Какая радость! – заорал он в трубку – Какое счастье, что вы меня застали, – я сейчас уезжаю в армию. Мы вас всех очень ждём! Немедленно к нам! Отбивные в холодильнике, ключ от квартиры под ковриком у двери! Кушайте и отсыпайтесь! До встречи!

Жена положила трубку.

Я молчал.

Я был в шоке…

Письмо третье Пути Господни

«На том свете», то есть в Союзе, я не искал дружбы с евреями. Как, впрочем, и со всеми остальными. Но с евреями особенно! И если кто-то из них становился товарищем или другом, то совсем не потому, что он еврей, а потому, что – ЧЕЛОВЕК!

Марку было девяносто два года, а мне сорок восемь, но мы были на равных.

Дружба!

На скамеечке у моего подъезда всегда кто-нибудь сидел, и все были моложе Марка. Однако с ними можно было говорить только о хлебе насущном, а с Марком… С Марком можно было говорить обо всём! Когда мы с ним беседовали, скамеечка превращалась в центр жарких дискуссий и баталий, юмора и ереси, и всего, чего ещё хотите. Это был маленький Израиль. Иерусалим – открытый для всех религий и философий. Иногда в спор включался Зуфар-ага, иногда Петрович с Надеждой Георгиевной, а бывало, и Роман Соломонович с Борисом Моисеевичем. Но чаще это было "тет-а-тет".

– Я знаю, Аркадий, что я говорю, – как сейчас слышу я голос моего дорогого Марка. – Наш еврейский Бог – злой!

– Злой? Бог? Марк, что ты говоришь? – восклицаю я. – Бог не может быть ни злым, ни добрым. Добра и Зла как самостоятельных категорий – нет! Есть поступки или явления, приносящие либо вред, либо пользу. Причём в данный отрезок времени, среди данных действующих лиц и только в данной системе координат. Даже секс в одном случае – изнасилование, а значит, зло, а в другом – добро и благо!

– Нет, наш Бог злой! – упрямо повторил Марк и сверкнул своим стеклянным глазом. – Я ведь не Марк Самуилович, а Мордехай Шмульевич. И я знаю, что я говорю. Но хотя наш Бог злой, местный ещё злее! Если бы я был моложе и диабет не вышиб мне один глаз, как теперь вышибает другой, я бы, не задумываясь, уехал в Израиль. И был бы Мордехаем Шмульевичем. А ты говоришь, Бог не может быть злым. Ещё как может!

– Не может, Марк, не может! Бог не Добро и не Зло, не старец и не молодец с золотым бубликом над верхней чакрой. Бог и то, и другое, и третье, и тридцать третье, и какое хочешь ещё! – так же упрямо стоял на своём я. – Бог – это явление! Для нас пока непостижимое. И, может быть даже множественное! И целесообразие его поступков нам часто не видно. Фокус нашего зрения – под нашим носом! Может быть, ты и я сейчас здесь, а не в Израиле, только для того, чтобы именно об этом поговорить. И всё! Вся твоя и моя жизнь – для этого разговора.

– Ну хорошо. А дьявол?

– Миф! В лучшем случае материализованный нами же фантом. А в худшем – сбой в системе Божьего баланса между созиданием и разрушением. Понимаешь, Марк, смотрю я на этот мир и вижу, что нет в нём двух изначально самостоятельных и самоценных единиц. Есть одна, множащаяся и воплощающаяся в бесконечном количестве. Каждая частичка есть и часть, и целое. Трудно нам это представить, но вот так. Так же, как трудно представить бесконечность в этом, во всех его проявлениях, конечном мире. И в каждой былинке, в каждом из нас – часть Бога, с возможностью увеличения или уменьшения. И здесь аукнется – везде откликнется. А в самом неожиданном месте проявится.

– Да-а… – слушая меня и думая о своём, протянул Марк. – В синагоге я был на самом почётном месте. Пока мог до неё добираться. Кадиш читал… Ты-то где такой путаницы понахватался? Из какого Талмуда?

Я не ответил. Марк прекрасно знал, что мой Талмуд – я сам.

– Ну ладно, поговорим о другом, – решил нарушить молчание Марк. – Посмотри, нет никого рядом?

– Нет.

– Тогда только между нами!

– Об чём речь, Марк, только своей жене – и всё!

– Ладно. Леночке можно. Понимаешь, подарила мне дочь семьдесят сантиметров копчёной колбасы. Я слепой. Ничего не вижу. Но вчера пощупал колбасу, а в ней уже только двадцать сантиметров. Не больше! Я понимаю, что у Кати семья (моя молодая соседка по лестничной площадке убирала у Марка и готовила ему кушать). Но мои дети платят же ей прилично. А она, я заметил, всё время что-то тащит. И говорит, что нужно жалованье прибавить, так как инфляция. А если я её уличу, я останусь на бобах. Кто ко мне будет ходить? Детям и внукам я не нужен… Теперь знаешь как – не чти отца и мать свою, а, в лучшем случае, плати за отца и… мать твою!..

– Плюнь! – говорю я. – Ты же сам видишь, что бесполезно уличать. Да и твои дети и внуки не такие бедные, чтобы не подарить тебе ещё что-нибудь съедобное. Да хочешь, я подарю? У меня свежие сырки плавленые есть. Кстати, колбаса твоя, видимо, не очень качественная. Катиного пацана уже третий день поносит. Живое и лучшее подтверждение моей модели мира.

– Да? Так я и те двадцать сантиметров ей отдам.

– Ну, ты и злодей, Марк! Выбрось – и всё! А может, ты ошибся? После тридцати трёх лет это бывает…